— Вот это я понимаю — наелся.

Все расхохотались, а Дейнис, хитро подмигнув женщинам, улыбнулся:

— Разве не правда?

Появление Дейниса внесло оживление в жизнь обитателей усадьбы. Всюду, где бы он ни появлялся, возникал смех. Поздно вечером, когда все разошлись, он даже пытался поухаживать за работницей Зете, за что был шлепнут мокрой тряпкой. Ничего. Женщины иногда капризничают — настоящий мужчина не обращает на это внимание.

Наутро со станции привезли инструмент Дейниса и материал для каркаса лодки. Ян и Зете ушли к соседям отрабатывать толоку. Теперь Зандав был свободен и помогал Дейнису делать лодку. Старый Эзериетис сам повез на мельницу зерно свежего обмолота.

В первый день никакой работы не получилось. Дейнис отличался медлительностью и привык делать все с большой осмотрительностью. Прежде всего он выбрал место — солнечное, защищенное от ветра и чтобы никто не мешал.

Забив в землю колья, он устроил грубый рабочий верстак, еще раз пересмотрел отобранные Алексисом доски и поделочный материал, а потом, приняв глубокомысленный вид, что-то измерял, вычислял и записывал; при этом очень мало говорил. Он только спросил у Алексиса, какой длины и ширины должна быть лодка.

— Остальное я знаю сам.

В этих занятиях прошел день. Вечером Алексис не позволил Дейнису идти в людскую и плести небылицы.

— Рассказывай, как у вас дома. Все по порядку.

И Дейнису ничего не оставалось делать, как только рассказывать. Оказывается, в его памяти сохранилась каждая мелочь. Он помнил даже число и какая в тот день была погода, когда у Пауны порвало сети, и когда поймали первого лосося, и сколько Тимрот получил за большой улов рыбца.

— Алуп соорудил новую донную сеть для бельдюги и камбалы и приделал к мотору лебедку, я ему изготовил барабан… После троицы разбило партию плотов на сплаве, и весь берег забило бревнами. Грикис утащил два бревна на лесопилку, да не тут-то было! Хозяин пронюхал и велел бревна возвратить. Томас? Что ему делается — нашел себе половинщика и полощется в море. Как-то испортился у него мотор, пришлось на парусах домой добираться. Теперь море разбили на участки и указали, где ловить неводами, а где сетями. Так лучше, а то каждый раз получается скандал.

Рассказав подробно о соседях, он перешел к своему семейству и похвастался пасынком.

— Замечательный мальчонка. Как из школы приходит, сразу ко мне. Присматривается, наблюдает, учится. «Папа, а для чего это, зачем ты вбиваешь туда деревянную втулку?» Он мне много помогает, особенно когда варишь смолу. Ходит с рыбаками в море на ночной лов. Подрабатывает понемногу. Научу его своему ремеслу, а там, если пожелает, пусть учится дальше.

Зандав с жадностью ловил каждое слово Дейниса. Всякий пустяк говорил ему о чем-то дорогом, близком сердцу; слушая Дейниса, он уходил в иной мир, и ему казалось, что до него доносится шум моря, его соленое дыхание, а перед глазами расстилались раскаленные солнцем прибрежные пески.

— Расскажи еще что-нибудь. Хочется обо всем узнать.

Это были прекрасные дни. Даже Аустра отошла в сознании Алексиса на второй план. Существовал лишь Дейнис и его рассказы.

— Как поживает Лаурис? Чем он летом занимался?

— Да так, кое-чем. Скажи, Алекси, что это за ерунда получилась, когда он удрал с твоей свадьбы? Мы надивиться не могли.

— Не знаю. Ему было как-то не по себе.

— Не поссорился ли он с кем-нибудь?

— Лаурис? Нет, он напоследок крепко выпил и потанцевал.

— Да, да. Он и сейчас какой-то странный. Вернется с моря и никуда не показывается. Частенько гуляет на дюнах в одиночестве. В разговоре с ним, кроме «да» и «нет», ничего не услышишь. Прежде он таким не был.

Дейнис делал лодку две недели, зато и было на что поглядеть. Поставив уключины, сделал гнездо для мачты, слани и руль. Пришлось, конечно, вытесать и две пары весел. Вскоре после этого за клетью Эзериешей запылал костер, и оба земляка начали варить смолу в старом котле. Смолить лодку пожелал сам Алексис. Его пьянил запах смолы, и как чудесно бывало по вечерам, впервые за долгие месяцы, увидеть почерневшие от смолы руки — не хотелось даже отмывать их. С первого раза лодка сделалась светло-коричневой — сквозь слой смолы просвечивала желтизна дерева.

— Пусть посохнет несколько дней, потом спустим на воду, — сказал Алексис. — Раньше понедельника выходить на ней не стоит.

Дейнис ничего не имел против того, чтобы остаться еще на несколько дней. Здесь его кормили, как барина, и стелили на хозяйской половине. Вечером никто не ложился до тех пор, пока сам Дейнис не напоминал, что пора спать, а это всегда случалось далеко за полночь. С видом знатока он осмотрел усадьбу и скотный двор. Лошади ему понравились, но он видывал и лучше, когда искалечил ногу на конных состязаниях.

— В России, у князя, бега происходили каждую осень. У него было десять жеребцов и восемнадцать кобыл. В состязаниях принимали участие лишь самые лучшие. Как-то случилось, что призы взяли соседние помещики. Лошади князя не получили ни одного приза, но главный приз пока еще не был разыгран. Князь обращается ко мне: «Господин Бумбуль, как вы считаете, неужели мы действительно проиграем?» Я попросил его выпустить на состязания меня, может быть еще удастся спасти положение. Мне подвели лучшего коня — капризное животное: его нельзя было ни пришпорить, ни бить, он сразу начинал упрямиться. А что я сделал? Похлопал его по шее и дал кусок сахару. Не успел я тронуть поводья, как он — стрелой мимо гостей и на полверсты обогнал остальных. Главный приз — наш, но конь был умный и знал, что за финишем следует остановиться. Он, понятно, ничего дурного не замышлял и сразу после такого бешеного галопа встал как вкопанный. Я этого не предусмотрел, и меня со всего маха выбросило из седла. Нога оказалась сломанной. Князь в отчаянии, не знает, как быть, а тут еще у коня начались колики. Меня собирались отправить в больницу, и, возможно, это было бы лучше, но мне хотелось вылечить коня, и я отказался от больницы. Коня-то вылечил, а сам на всю жизнь остался хромым.

— Значит, вы умеете заговаривать колики? — спросил Эзериетис.

— Да, и, кроме того, знаю заговор от змеиного укуса, — не без гордости заявил Дейнис.

И надо же было случиться такому, что на следующий день заболела лучшая лошадь Эзериетиса; взоры всех с мольбой и надеждой устремились к Дейнису.

— Помогите же…

Дейнис осмотрел лошадь, пощупал кожу на ее шее, заглянул в зубы и после продолжительного раздумья изрек:

— Да, так оно и есть. Эта болезнь мне знакома…

Растирая шею животного и чертя на ней пальцами какие-то странные кресты, он таинственно бормотал непонятные заклинания и, наконец, сказал:

— Возьмите под уздцы и гоняйте ее по двору, пока не вспотеет. Вся болезнь должна потом выйти.

Полагаясь на знания Дейниса, работники по очереди гоняли лошадь по двору до тех пор, пока она не покрылась пеной. Но улучшения не наступило. Лошадь хрипела, закидывала голову и, казалось, совсем обессилела. Алексис тем временем на свой риск послал за ветеринаром. Когда ни после второй, ни после третьей попытки знахарство не дало положительных результатов, за спиной Дейниса послышались хихиканье и перешептывание. Он понял, что пора отступать, но следовало сделать это, не теряя достоинства.

— Теперь оставьте ее! — приказал он.

Подойдя к лошади, долго ощупывал ей шею, приложив ухо к боку, выслушивал дыхание, затем озабоченно пробормотал:

— Так я и знал…

С минуту поразмыслив про себя, он повернулся к окружавшим его людям:

— Кто-нибудь из вас умеет говорить по-французски?

— Куда уж нам… — смущенно произнес кто-то.

— Это плохо, — сказал Дейнис. — У лошади не простые колики, а французские. Их можно заговорить только на французском языке, а я его не знаю.

Проговорив это, он с невозмутимым видом ушел в комнату. Позже, когда ветеринарный врач установил совершенно другой диагноз, прописал лекарство и вдоволь посмеялся над французскими коликами, Дейнис презрительно усмехнулся.