Мать, должно быть, будет переживать, станет обвинять его, отца. От подобных мыслей кровь приливает к голове Ларсена. Пусть убираются ко всем чертям! Он стукнул кулаком по столу и громко выругался. Но Олаф не слышит, он все еще спит. Отец нежно смотрит на него. «Господи, только бы он выздоровел! Сделай так, чтобы он выздоровел, господи, и я разрешу ему все, что он хочет, обещаю тебе... даже жениться на Кристине...»

Холлендорф берет со стола пинцет. Осторожно приподнимает марку, внимательно разглядывает ее в лупу. Один из мельчайших зубчиков согнулся. Он аккуратно его выпрямляет: к счастью, зубчик цел. Перелистывает каталог, отыскивает стоимость марки. Эта серия, увы, самая дешевая.

Телефонный звонок.

— Алло, говорит телефонистка. Берлин на проводе.

Пустая комната. Огромный письменный стол занимает большую ее часть. Черный, украшенный тяжелой резьбой, он говорит о долгих годах обеспеченного буржуазного существования, которого не могли потревожить две мировые войны. Большой книжный шкаф о кариатидами также напоминает об этом счастливом времени; о нем говорят и книги в солидных, прочных переплетах, и зеленые шторы, ниспадающие тяжелыми складками, и персидский ковер, и чуть потертые кожаные кресла, китайские статуэтки на полках, картины немецкой школы на стенах. Тишину уютного кабинета нарушает продолжительный телефонный звонок. В комнату входит старая служанка с заспанным лицом, запахивая на ходу халат и шаркая домашними туфлями. Снимает телефонную трубку.

— Доктора Мюллера нет дома, — говорит она с сильным крестьянским акцентом. — Он уехал в горы. Да, на каникулы. На несколько дней. Что-нибудь передать?

Холлендорф только что сообщил французам, что первая попытка связаться с одним из радиолюбителей закончилась неудачей.

— Вызову другой номер...

— Действуй. Надо во что бы то ни стало связаться с Берлином, — настаивает Корбье.

— Будь спокоен, я своего добьюсь..

В комнате снова наступает гнетущая тишина. Каждый углубился в свои мысли. «О чем думает Корбье? — спрашивает себя доктор. — Он начал что-то подозревать с момента моего появления здесь. Но после того как мы вернулись из Орли, у него просто на лице написано, что он вот-вот устроит сцену. Завидую Лоретте, до чего она невозмутима! Надо полагать, мое присутствие здесь — хорошая разрядка для нее в этой кошмарной обстановке, с которой она, по-видимому, свыклась. Можно подумать, что ей уже не страшен мужний гнев. Вот уж чего не могу сказать о себе. Нет, Лоретта определенно соблазнительна. Восхитительная улыбка. Как это я мог разочароваться, увидев ее? Теперь она лучше, чем в дни нашего первого знакомства. Созрела. Девушкой Лоретта была, возможно, красивее, но теперь стала во много раз интереснее. Она станет моей любовницей при следующей нашей встрече; она только и мечтает об этом. Ну, а с этим Корбье я больше никогда не увижусь. Хватит с меня одного такого вечера. Подумать только, что нас свело вместе? Корабль, терпящий бедствие! Удивительно, какие пути выбирает иногда судьба. Брошу ли я Мартину? Пока не знаю. Она нетребовательна, с ней удобно. С Лореттой, пожалуй, будет потруднее. Но какие у нее могут быть основания для ревности? Она ведь замужем. В конце концов я не хотел бы, чтобы она из-за меня ушла от мужа. Впрочем, уверен, что эта мысль даже не приходит ей в голову. Долг удерживает ее тут. Тем лучше, тем лучше. Не рискую быть особенно связанным, мужчина всегда нуждается в некоторой свободе».

Лоретта улыбается своим причудливым мыслям: она пробует представить себе Мерсье обнаженным. Ей это удается довольно легко, не потому, что она вспоминает Канны, а просто Поль — ее муж — служит сравнением. Доктор ниже ростом, уже в груди. Должно быть, более волосат, судя по рукам. Мускулы, конечно, мягче, чем у Поля, Корбье — атлет. Лоретта мысленно проводит рукой по телу Мерсье и испытывает приятное ощущение, прикасаясь к мужским формам, которые ей нравится представлять себе нежными и немного детскими. Любопытнее всего, что, если бы Лоретту спросили, готова ли она стать любовницей доктора, она искренне ответила бы, что ничего еще не знает; однако она не думает, что это может случиться. Такова Лоретта, мечтать — любимое ее занятие. Она и девушкой была такая. Долгие часы, проведенные вдвоем, после несчастья с мужем, только усилили эту склонность. Она не видит в этом ничего плохого и дает своей фантазии полную свободу. Эта двадцатидевятилетняя женщина, знавшая в своей жизни лишь одного мужчину, сохранила все же большую смелость своей безудержной фантазии.

О чем думает муж.? Ему представляется, что перед ним боксерская груша, которой он наносит удары. Груша отскакивает, возвращается, раскачиваясь все быстрее, и вдруг принимает очертания человеческого лица. Это лицо Мерсье. Доктор получает увесистые удары, наклоняет голову; удар в подбородок, голова ударяется о стену и снова покорно встречает кулак Корбье. Кровь течет из носа, из глаз, изо рта; залила все лицо. Руки Корбье в крови, это доставляет ему удовольствие. Он застал их вместе. Сначала он разделается с мужчиной. Когда он вышвырнет его вон, станет мстить женщине. Месть будет медленной и утонченной. Лоретта будет ждать взрыва, он не последует, и тогда она успокоится, решит, что легко отделалась. Но она скоро разочаруется. Корбье думает, как начнется его месть: с ядовитых намеков, мелких уколов или грубых оскорблений. Пусть лучше над Лореттой нависнет угроза. Долгие месяцы он заставит ее жить в страхе. Она не будет знать, как и когда обрушится на нее его кара, будет вздрагивать при каждом движении мужа. Вот та острая приправа, которой не хватало им в семейной жизни, ставшей слишком монотонной... Корбье с ужасом сознает: он жалеет о том, что не обнаружил измену жены. Неужели он сходит с ума? Еще час тому назад он был подавлен мыслью, что Лоретта может его покинуть, а теперь думает лишь, как бы помучить ее. Однако это только кажущееся противоречие. Он страдает, и ему необходимо, чтобы другие тоже страдали. Кому же он охотнее причинит боль, как не женщине, которую любит?

Приемник внезапно оживает. Все вздрагивают.

Итальянцы сообщают, что связь с Африкой прервана. Порвалась тонкая нить, соединяющая их с кораблем. Что случилось?

— Продолжайте вызывать Зобру, мы остаемся на приеме.

И снова наступает тишина. Но это вторжение внешнего мира возвращает всех троих к действительности.

— Почему вы не сказали им, чем они больны? — спрашивает доктора Лоретта.

Ее вопрос — лишь предлог для того, чтобы заговорить с ним и улыбнуться. Это объяснение в любви.

— Я напрасно взволновал бы их.

В голосе доктора чувствуется невысказанная нежность.

Вмешивается Корбье. Его голос скрипуч, тон, как всегда, резок:

— Никогда не надо обманывать больных. Они больше чем кто-либо имеют право на истину.

Муж выдал себя. Лоретта закусывает губу.

Без всякого перехода Корбье спрашивает жену:

— Ты плакала?

Испуганная его прозорливостью, она лепечет:

— Нет. Чего ради мне плакать? Почему?

Он не отвечает. Но после ее настойчивых вопросов презрительно бросает:

— Мне так показалось, когда вы вернулись.

Мерсье достает из кармана сигарету, закуривает, избегая взгляда Лоретты.

Олаф открыл глаза. Ему лучше, сон освежил его. Ларсен смотрит на него в недоумении: неужели кризис миновал? Это было простое недомогание? Он не смеет надеяться. Несколько раз пытался убедить себя, что у сына нет ничего серьезного, волноваться нечего, но где-то в глубине сознания крепло убеждение, что Олаф — жертва той же болезни, что и остальные. Он и сейчас так думает.

Олаф сел на койке. Поймал взгляд отца и тотчас же отвел глаза. Он делает вид, что не замечает, с каким беспокойством отец следит за всеми его движениями, и идет к двери.