— Что вам угодно?

— Тайный советник немедленно требует вас к себе, — сказал Фабиан, но когда тот лишь кивнул в ответ и не двинулся с места, продолжая перебирать карточки, схватил его за шиворот, стащил со стула и вытолкал за дверь.

— Что вы, собственно, себе позволяете? — пробормотал Векхерлин. Но Фабиан, вместо ответа, двинул его кулаком в лицо. Ассистент поднял руку, защищаясь, однако ни слова не сказал и покорно поплелся вверх по лестнице. Перед кабинетом тайного советника он было помедлил, но Фабиан распахнул дверь. Тайный советник и родители Лабуде вздрогнули. У Векхерлина текла кровь из носу.

— Я должен в вашем присутствии задать несколько вопросов этому господину, — проговорил Фабиан. — Доктор Векхерлин, вы говорили вчера моему другу Лабуде, что его работа отклонена? Говорили, будто бы тайный советник счел, что передать ее на факультет — значило бы только напрасно обременить профессуру? Вы говорили, что господин тайный советник лично отклоняет эту работу, желая избавить Лабуде от публичного позора?

Фрау Лабуде застонала и, теряя сознание, соскользнула со стула. Ни один из троих мужчин не удострил ее даже взглядом. Они стояли, наклонясь, и ждали ответа.

— Векхерлин, — прошептал тайный советник, тяжело облокачиваясь на спинку стула.

Бледное широкоскулое лицо Векхерлина сморщилось, словно он хотел улыбнуться, губы разжались— раз, другой.

— Долго нам ждать? — грозно произнес тайный советник.

Векхерлин, держась за ручку двери, пролепетал:

— Я просто пошутил!

Тут закричал Фабиан, это был нечленораздельный звук, скорее даже звериный вопль. Подскочив к Векхерлину, он стал дубасить его кулаками, непрерывно, куда попало. Бессознательно, как автоматический молот, он наносил ему удар за ударом.

— Сволочь! — вдруг рявкнул Фабиан и обоими кулаками хватил его прямо в лицо. Векхерлин все еще улыбался, словно намереваясь извиниться. Он забыл, что держится за ручку двери, забыл, что можно выбежать из комнаты. Град ударов на мгновение свалил его с ног. Держась за ручку, он поднялся, дверь приоткрылась. Только сейчас он вспомнил, что хотел сделать, и выскочил в коридор. Фабиан за ним, шаг за шагом они подходили к лестнице, что вела в нижний этаж, один бил, другой истекал кровью.

Внизу у подножья лестницы толпились студенты — шум выманил их из аудиторий. Они стояли молча и ждали, словно чувствовали — то, что происходит наверху, справедливо.

— Сукин сын! — выдавил из себя Фабиан и опять двинул ассистента в подбородок. Векхерлин упал, стукнулся головой о ступеньку и с грохотом покатился вниз по деревянной лестнице. Фабиан ринулся за ним, чтобы снова на него наброситься, но тут два студента схватили его.

— Пустите меня! — кричал он и, точно помешанный, рвался из державших его рук. — Пустите меня! Я убью его! — Кто-то зажал ему рот рукой. Служитель встал на колени и склонился над Векхерлином. Тот попытался было подняться, но со стоном повалился на пол. Его сволокли в библиотеку. На втором этаже, у самой лестницы, стояли тайный советник и отец Лабуде. Из открытой двери доносились протяжные стоны, мать Стефана пришла в сознание.

— Ах, вот как, это была всего-навсего шутка, — воскликнул советник юстиции и бессмысленно засмеялся.

Тайный советник веско, как будто бы он нашел наконец выход, проговорил:

— Доктор Векхерлин уволен! — Студенты отпустили Фабиана, он склонил голову, может быть, это был прощальный кивок, и вышел из института.

Всего-навсего шутка!

Господин Векхерлин глупо пошутил, а Лабуде из-за его шутки умер. Это ведь только с виду было самоубийство. Мелкий служащий института убил его друга. Он по капле влил ему в ухо отравленные слова, точно мышьяк в стакан воды. Смеха ради он прицелился в Лабуде и спустил курок. Из незаряженного ружья последовал смертоносный выстрел.

Идя по Фридрихштрассе, Фабиан все еще видел перед собой трусливо улыбающееся лицо Векхерлина и, удивляясь, спрашивал себя: «Почему я накинулся на него с кулаками так, словно хотел уничтожить все и вся? Почему ярость во мне пересилила горе от бессмысленной гибели Лабуде? Разве человек, вроде Векхерлина, непреднамеренно ставший причиной такого несчастья, не заслуживает скорее сострадания, чем ненависти? Разве сможет он когда-нибудь спать спокойно?» Фабиан начинал понимать его побуждения. Не так уж непреднамеренно действовал Векхерлин. Он хотел попасть в Лабуде, не убить его, но ранить. Бездарный отомстил талантливому. Его ложь была детонатором. Он швырнул ее в Лабуде и убежал, чтобы издали злорадно наблюдать взрыв.

Векхерлина уволили, да еще он, Фабиан, избил его. Разве не лучше, если бы он остался на своем посту и не был избит? Разве не лучше, если бы ложь Векхерлина жила и дальше, раз Лабуде все равно мертв? Вчера смерть друга исполнила его печали, сегодня ввергла в душевный разлад. Правда всплыла на свет, но кому от этого легче? Может быть, родителям Лабуде, которые знают теперь, что их сын стал жертвою подлой лжи? Но прежде чем они узнали правду, лжи не существовало. Теперь справедливость восторжествовала, а самоубийство, задним числом, превратилось в трагическую шутку. Фабиан подумал о предстоящих похоронах Лабуде, и дрожь пробрала его, он уже видел себя шагающим в похоронной процессии, видел у гроба родителей Лабуде, где-то поблизости был и тайный советник. Мать Лабуде громко вскрикнула, сорвала траурный флер со своей черной шляпы и со стоном упала наземь.

— Осторожней! — досадливо сказал кто-то. Фабиана толкнули, и он остановился. Надо было, верно, не доискиваться правды, а замять все это дело с Векхерлином. Надо было не разглашать истинное положение вещей, а молчать обо всем, дабы уберечь родителей Лабуде. Почему Лабуде, вплоть до последнего своего письма, был так основателен, так любил порядок? Зачем он назвал мотив своего поступка? Фабиан пошел дальше. Свернул на Лейпцигерштрассе. Было двенадцать часов. Служащие всевозможных контор и продавщицы толпились на остановках и штурмовали автобусы, обеденный перерыв длился недолго.

Не встань ему поперек дороги этот Векхерлин, узнай Лабуде, как в действительности была оценена его работа, он был бы жив сейчас. Более того, успех окрылил бы его, облегчил бы ему муки разочарования в истории с Ледой и дал бы выход его политическому честолюбию. Зачем он просидел пять лет над этой работой? Верно, хотел доказать себе самому, на что он способен. Он рассчитывал на успех, мысленно взвесив все «за» и «против», он включил его в калькуляцию своего развития, и калькуляция эта была правильна. И все-таки он больше поверил лжи Векхерлина, чем собственному убеждению.

Нет, Фабиан не хотел видеть, как его друга препровождают в небытие. Надо бежать из этого города. Он посмотрел на одну из пронесшихся мимо машин. Не Корнелия ли сидит в ней? Рядом с толстым мужчиной? Сердце у него остановилось. Нет, не она. Он должен уехать, и никакие силы его не остановят.

Фабиан пошел на вокзал. Не заехал даже к вдове Хольфельд, бросив в ее комнате все, как есть. Не заглянул к Захариасу, к этому пустому изолгавшемуся человеку. Он пошел прямо на вокзал.

Скорый поезд отходил через час. Фабиан купил билет, запасся газетами и, усевшись в зале ожидания, стал их просматривать.

На заседании экономического совета было высказано требование значительно расширить международные связи. Вероятно, просто краснобайство. Или вправду начали понимать то, что давно уже знали все? Или догадались, что разумнее всего действовать разумно? Может, Лабуде был прав? Может, и в самом деле, не стоило дожидаться морального подъема падшего человечества? Выходит, что моралисты, а Фабиан был моралистом, могут достигнуть цели путем экономических мероприятий? Выходит, нравственные требования невыполнимы только потому, что они бессмысленны? И проблема порядка в мире не более как проблема порядка в делопроизводстве?