Капитан только что вернулся из штаба народной дружины, где долго беседовал с рабочими и инженерами, когда к нему в кабинет вошел начальник ОБХСС Романов.

Сосредоточенный, спокойный, склонный к тонкому анализу событий и скрупулезной четкости во всем, он, пожалуй, больше походил на ученого, чем на милицейского работника. Ильичев ценил его умение делать глубокие правильные выводы.

— Совершенно ясно, что хищение золота — дело рук гастролеров, — неторопливо стал излагать свои мысли Романов. — Причем, если бы вся группа преступников, скупающих и продающих золото, действовала в нашем районе, все было бы проще. Мне думается, что перекупщицами руководят извне, откуда-то издалека...

Ильичев насторожился, почувствовав, что самое интересное Романов еще не сказал. И он не ошибся: интересное действительно было.

— Не нравится мне, Дмитрий, одна телеграмма. Принесла ее девушка-телеграфистка! Посмотри!

Дмитрий взял бланк и прочитал: «Вышли ботиночки размер 30 целую Саня». Отправитель С. Козлов.

Ну что тут особенного? Простая житейская просьбе, и почему вдруг рассудительный и умный Романов усмотрел в тексте телеграммы какой-то скрытый смысл?

— Посуди сам, Дмитрий, какая необходимость из Ленинграда обувь требовать, если у нас она в каждом магазине имеется? И на обратный адрес посмотри. Поселок-то наш указан, а «С. Козлова» у нас в районе нет! Николай, Ефрем, Владимир, два Александра, даже Мефодий есть, а вот имени, которое бы начиналось с буквы «С», нет.

— Оснований для проверки достаточно, — согласился Ильичев. — А для выводов мало! Может, имя этого Козлова Александр, а написал он на телеграфном бланке «Саня». А кого же он целует, кому телеграмма?

— Фамилия получателя знакомая: Полев.

— Что ты предполагаешь?

— Думаю, что это — «Полюшко-поле».

Ильичев удивленно посмотрел на рассудительного и уверенного Романова.

— Откуда же ты знаешь Полюшко-поле? Ведь ты в нашем районе сравнительно недавно.

— Немного знаю, даже видел. Говорили мне, что жил он не по средствам, пьянствовал и пытался покупать у старателей золото то «на зубок», то «на колечко» или просто «на память о Севере».

— Да, хитрый дядька, ключи к нему так и не сумели подобрать.

— А еще знаю, что у Полева в Ленинграде жена, а здесь он путался с другой женщиной, которая вылетела отсюда за несколько дней до него. Как хотите, а телеграмма эта адресована ему...

Дмитрий встал, подошел к начальнику ОБХСС и положил руку на его широкое плечо.

— Надо искать «Саню». Искать немедленно, сейчас же.

«Саню» помогла найти телеграфистка. Вечером в дежурке зазвонил телефон.

— Это я, товарищ дежурный, девушка с почты, — прерывисто шептал в телефон женский голос, — телеграммы я принимаю, понимаете? Телеграммы!

— Спокойнее, спокойнее! Все понял, «девушка с почты»! Дежурный по райотделу вас слушает. Только не торопитесь.

— Саня! Саня здесь! Тот, что телеграмму о ботиночках давал. Скажите скорее товарищу Романову. В ресторане он, один за столиком. Видела его, когда заходила за ужином...

Через несколько минут двое подвыпивших парней вошли в ресторан. Они подошли к столику, за которым сидел рыхлый средних лет человек с отвислыми щеками и старательно зачесанной через лысину прядью волос, поздоровались с ним как со старым знакомым и бесцеремонно уселись на свободные стулья. Человек бросил пронзительный взгляд на развязных парней, но ничего не сказал и занялся едой.

— О-о, коньячок! Лафит шато ля росс!

— Армянский, кажется, — не поняв, отрезал он и вылил остатки в свой фужер.

— Официант, меню! — застучали парни вилками по бокалам. — Быстрее, машина ждет!

Разглядывая меню, они громко спорили. Потом один из ребят стал расспрашивать официанта:

— Икра кетовая есть?

— Есть, пожалуйста.

— А крабы?

— Баночку или порцию?

— Подожди, подожди. А шпроты?

— Имеются.

— Коньяк какой?

— Есть грузинский, украинский, армянский.

— Тогда два по сто русской водки и щи!

И громко захохотали, видимо, довольные, что потешились над официантом. Неожиданно к столику подошли наблюдавшие эту сцену ребята с красными повязками на рукаве.

— Народные дружинники! — отрекомендовался один и тихо добавил: — Надо потише, нарушаете порядок.

Выпившие парни зашумели еще громче:

— А-а, отдохнуть рабочему человеку нельзя! Мы деньги платим, мы и гуляем!

— Стыдно вам, как купчики, развоевались. Предъявите документы!

Парни покричали еще немного, но извлекли из карманов какие-то бумажки с печатями.

— А ваши документы, товарищ?

Доедавший свои щи рыхлый человек спокойно подал паспорт и как бы между прочим заметил:

— Я к ним не отношусь!

Дружинники вернули паспорт, посоветовали буянам вести себя потише и ушли.

Присмиревшие парни быстро доели щи, опрокинули по полстакана водки и бочком, чтобы никого не задеть, пробрались к выходу.

Человек с отвислыми щеками вновь остался один. Прихлебывая пиво, он глядел поверх людских голов, всецело занятый своими мыслями.

Выйдя на улицу, парни твердой походкой пересекли скверик и вошли со двора в здание райотдела милиции.

В поселке угольщиков всего две улицы. Они расходятся от Дома культуры в разные стороны, поднимаются к входам в шахты, потом падают в низины и снова возникают на другой стороне оврагов. Подальше от центра дома рассыпаны неряшливо и хаотично. Мешая друг другу, они лепятся к подножиям сопок, прячутся в редких рощицах лиственниц, отгораживаются от соседей капустными грядками и картофельной ботвой.

Дом мастера кирпичного завода Александра Серегина Романов нашел сразу.

Зная, что хозяин в этот час бывает на работе, смело постучался в дверь остекленной веранды.

— Кто там? — спросил выглянувший в сени большеголовый худенький мальчик с руками, перепачканными чем-то белым.

— Ты не бойся, я к папе зашел...

— А я и не боюсь! Заходите, дядя, заходите, — приветливо распахнул он дверь.

Романов вошел в комнату и чуть было не опрокинул ведро с известкой.

— Папе помогаю, — торопливо оказал мальчик, заметив недоуменный взгляд вошедшего, — печку белю.

— А ты чей?

— Серегин я. Папа — кирпичный мастер, может, слыхали?

Романов внимательно посмотрел на мальчика. Значит, верно говорили, что у кирпичного мастера есть ребенок. Он невольно опустил взгляд на перепачканные известью детские ноги и сказал с видимым удивлением:

— Ишь ты, вырос! Сапоги-то какой номер носишь?

— Тридцатый. Батя обещал новые купить.

— Вот как! — Романов помолчал, чтобы не выдать волнения. — Ну, а комнату мне не сдадите ли?

— Не знаю, папу спросите. Только он не любит чужих пускать.

— А-а! Ну ладно, я после зайду.

— Заходите, дядя. Заходите!

Домой Романов возвращался расстроенным. Начальник отдела кадров завода и участковый уполномоченный неплохо отозвались о кирпичном мастере: дело знает, спокойный, о сыне заботится, дом содержит в чистоте. Правда, пьет иногда, но это, видимо, с горя: год назад жену похоронил. Ни в каких дурных делах никогда не был замешан.

— И сын у него есть, — докладывал Романов Ильичеву. — Мальчишке лет восемь-девять, в школу ходит.

— И все же от своей версии я не отказываюсь, — твердо закончил он...

Мучительно медленно тянулись дни. Многие часы просиживал Романов над грудами документов, запросов и записей своих бесед с людьми, надеясь найти что-либо, подтверждающее связь Серегина с преступной средой. Но пока это не удавалось.

Ниточка появилась неожиданно. В районное почтовое отделение из Ленинграда поступил телеграфный перевод на имя Серегина.

— Будете перечислять на сберкнижку или аккредитивами? — вежливо спросила девушка, когда заметно полысевший человек протянул в окошко руку с паспортом и бланком перевода.

— Наличными! — ответил тот и улыбнулся, показав при этом редкие зубы.