Невесомость полностью исчезла. Возрастающие перегрузки с огромной силой вжимали меня в кресло. Ощущение было такое, будто какая-то тяжесть расплющивает тело. «Скорей бы отпустило», — подумал я. И действительно, навалившаяся на меня сила постепенно стала слабеть. Становилось все легче и легче. Вскоре перегрузки совсем исчезли. И свечение воздуха снаружи прекратилось. Все системы сработали отлично. Корабль шел точно в заданный район приземления.

Я знал это место, встречал там Юрия Гагарина, когда он возвратился из космоса, восхищался его бесстрашием, думал, что на поле, где он приземлился, наверное, будет установлен обелиск в честь памятного дня — 12 апреля 1961 года. И если в первые часы полета для меня не существовало ни прошлого, ни будущего и я жил только настоящим, то теперь позволил себе думать о самых разных вещах.

Думал, что обязательно поступлю учиться в Военно-воздушную инженерную академию имени Жуковского. Я знал, что накануне старта «Востока-2» жена моя должна была держать экзамен в медицинское училище. «Не повлияла ли тревога за мою судьбу на ее ответы преподавателям?» — подумал я.

Мысль о жене пробудила много воспоминаний. Я припомнил, как мы познакомились, как полюбили друг друга, как я читал ей наизусть стихи Пушкина и Есенина, как мы поженились и во всем помогали друг другу. Она понимала меня, как никто.

Я воскресил в памяти ее матовое лицо, фигуру, походку. Никогда я не любил ее так нежно, как теперь, пролетая в космосе за тысячи километров от нее.

Затем я вспомнил все, чему научил меня отец, все, что дала мне мать. Сестра встала перед моими глазами, мелькнуло несколько полузабывшихся сценок детства. Вспомнились мои школьные учителя, инструкторы летного дела, подполковник Подосинов — все те люди, которые своим вниманием и заботой повседневно делали из меня настоящего советского человека.

Конструкция «Востока-2» предусматривала два способа приземления космонавта: в кабине корабля или путем отделения кресла от корабля и спуска на парашютах. Мне было разрешено по собственному усмотрению воспользоваться любой из этих систем. Поскольку самочувствие мое было хорошим, я без колебаний принял решение испытать вторую систему приземления. И когда «Восток-2» снизился настолько, что можно было произвести катапультирование, кресло космонавта отделилось от корабля, и над моей головой раскрылся ярко-оранжевый парашют.

Внизу клубились кучевые облака. Я прошел через их влажную толщу и увидел землю, покрытую золотистым жнивьем. Узнал Волгу и два города, расположенных на ее берегах, — Саратов и Энгельс. Значит, все шло так, как было намечено, — приземление происходит в заданном районе, в тех местах, куда из космоса вернулся и Юрий Гагарин.

Чистый солнечный свет сеялся через облака, как из-под абажура.

Парашют, раскачиваясь, плавно опускал меня все ниже и ниже. Живительный воздух земли пахнул в лицо. Я всегда любил прыжки с парашютом: после напряженных секунд падения наступает состояние блаженного покоя, необыкновенно приятной тишины. И этот прыжок — а было их у меня свыше полусотни — тоже как рукой снял всю утомленность от суточного полета, успокоил нервы. Казалось только немного странным сейчас, после того, как я одним взором окидывал огромные куски материков и океанов, видеть Землю сузившейся, сократившей свой горизонт. Но теперь на ней отчетливо проступали детали. Я увидел работающий комбайн, скошенные поля со скирдами соломы, зеленые перелески, пасущееся на лугу колхозное стадо. Все это довольно быстро перемещалось, и я понял, что дует довольно сильный ветер. Невдалеке виднелась железная дорога. По ней шел товарный поезд. Я прикинул, что ветром меня сносит к нему.

«Еще чего недоставало — опуститься на крышу вагона и заехать бог знает куда…»

Машинист и кочегар выглядывали из паровозной будки, показывая на меня. Они, конечно, знали о полете «Востока-2» и догадались, кто это спускается с неба. Ведь яркий, заметный издали цвет парашюта и все снаряжение на мне отличались от того, что можно наблюдать при обычных спусках парашютистов. Паровозной бригаде, видимо, хотелось остановить поезд, но график есть график, и состав продолжал свой путь.

«Восток-2» опустился по одну сторону железнодорожного полотна, а я — по другую. Сильным, порывистым ветром меня проволокло по жнивью. Земля была мягкая и уменьшила силу удара. Наконец-то после стольких часов полета я оказался на родной земле. Теплая, согретая августовским солнцем, она пахла свежим зерном и соломой. Как было приятно встать на нее, ощутить под ногами привычную почву, сделать первые шаги! Они были неуверенными, как в детстве, когда я учился ходить. До чего же прекрасна земля! И небо и море с ней никак не сравнимы.

Привыкнув в полете все делать по точному расписанию, я взглянул на часы. Было 10 часов 18 минут по московскому времени. Я быстро прикинул в уме, сколько пробыл в полете: 25 часов 18 минут. Больше суток! Эти сутки оправдали всю мою жизнь.

Отцепив парашют, я огляделся. Вижу, по дороге пылит мотоцикл с тремя седоками, приложившими ладони к глазам. Они подъехали ближе и бросились меня обнимать. Это были колхозные механизаторы, поспешившие ко мне с полевого стана. Лица их были освещены радостью. Я едва вырвался из их рук, попросил:

— Помогите освободиться от небесного одеяния.

Довольно быстро они сняли с меня скафандр. Тут подъехала легковая машина с двумя мужчинами и женщиной. У женщины лоб в крови. Оказывается, они так торопились, что, едучи по жнивью, попали в яму. Я хотел ей помочь, сказал, что надо скорее перевязать бинтом поврежденную голову, а она вся сияет и говорит:

— Я первой увидела вас на земле, и у меня сегодня самый счастливый день…

По всему полю со всех сторон к нам бежали люди. Меня усадили в машину, чтобы доставить в райком партии. Но я попросил, чтобы меня сначала отвезли к кораблю. Он был за насыпью железной дороги. Мы промчались через переезд, и я увидел «Восток-2», стоящий на поле. Около него уже хлопотали товарищи из группы встречи.

Войдя в корабль, я взял из него бортжурнал, попил воды из запаса, находившегося в кабине, и на той же машине отправился в райком. Там меня соединили по телефону с Никитой Сергеевичем Хрущевым, и я доложил ему, что полет закончен успешно, космонавт чувствует себя хорошо. Никита Сергеевич, словно угадывая, что происходит во мне, тепло, по-отечески разговаривал со мной. Он даже пошутил, говоря, что мой голос звучит, будто я вернулся не из космоса, а со свадебного бала, назвал мой 25-часовой полет героическим подвигом.

— Вы осуществили мечту человечества, — сказал Никита Сергеевич. — Не так давно мечта о космических полетах человека считалась мечтой неосуществимой. Мы гордимся тем, что вы, советский человек, коммунист, сделали это. Вы теперь уже не кандидат в члены партии. Считайте, что ваш кандидатский стаж уже истек. Потому что каждая минута вашего пребывания в космосе может засчитываться за годы. Вы свой кандидатский стаж в члены партии уже прошли и показали, что вы настоящий коммунист и можете высоко держать знамя Ленина.

Трудно передать состояние, охватившее меня в это мгновение. Я испытал самые тончайшие оттенки чувств. В них были и безмерная радость за новую победу, одержанную советским народом, и благодарность партии и правительству, доверившим мне столь ответственное задание, так высоко оценившим мой скромный вклад в развитие космонавтики. Слова Никиты Сергеевича о том, что я могу считать себя членом Коммунистической партии, еще более окрылили меня, и я дал себе обещание готовить себя к любому новому, еще более сложному заданию.

Все мы, космонавты, любим Никиту Сергеевича, как отца, и я много думал о его титанической энергии там, в просторах Вселенной, когда получил от него радиограмму. Товарищ Хрущев всегда молод. Он иногда называет себя стариком, но сколь прекрасной должна быть старость, которой восхищается молодость! Просто диву даешься, как этот обладающий исключительной памятью сердечный, добрый и в то же время требовательный человек успевает находить время и для кипучей дипломатической деятельности и для глубокого проникновения в нужды сельского хозяйства и нашей индустрии, для бесед с работниками литературы и искусства, для заботливого выращивания научных кадров! А сколько сделал Никита Сергеевич в области наиболее близкой нам, космонавтам, — в строительстве ракетной техники, в организации космических полетов!