Усталость и напряжение валили с ног. Надо было подкрепиться. Открыли консервы, достали мерзлые сухари. Настроение улучшилось. Но Николай Наприенко все еще не мог прийти в себя, его всего трясло.

Пришел Елькин с тремя бойцами. Они минировали дорогу. Гусев приказал им поесть и согреться у костра, но в это время дозорный подал сигнал о появлении гитлеровцев. Костер забросали снегом и по одному, по двое стали продвигаться к дороге. С возвышенности хорошо просматривалось шоссе, петлявшее между редким сосняком. Натужно выли машины, колонна двигалась на подъем.

Неожиданно раздались взрывы. Это сработали мины, заложенные Елькиным. Гусев поднял бойцов в атаку. Удар был настолько стремительным, что враг не успел опомниться. Беспорядочно стреляя, гитлеровцы бежали назад, падали в кюветы, наполненные снегом, скатывались по крутым откосам вниз.

— Хальт, хальт! — неслось вслед убегающим. Гусев швырнул гранату, затем начал стрелять из трофейного пулемета. Старшина Василий Осиевский вырвался далеко вперед, преследуя противника, а когда заметил в овраге зеленые шинели, прыгнул с разгону в снег, укрылся за толстым стволом дерева и стал вести прицельный огонь.

— Бей гадов! — услышал он голос командира. — Где ты, Василь?

— Я здесь! — отозвался Осиевский.

— Давай ко мне!

Иван Егорович собрал бойцов. Колонну вражескую рассеяли, будто ее смело порывом ветра. На дороге лежала перевернутая машина с пушкой на прицепе, человек десять убитых. Подобрали оружие, отдышались. Последним явился Наприенко.

— Согрелся? — спросил Гусев.

— Жарко! — улыбнулся Николай. — Гнался за двумя фрицами, предлагал им «хенде хох». Так что вы думаете? Послали меня к праотцам по-русски… Пришлось с ними по-другому поговорить.

Но не успел он договорить, как над ухом у него просвистела пуля, а вслед за этим грянула короткая автоматная очередь. Гусев обернулся и увидел за лафетом старшину Липая.

— Это еще что за партизанщина! — крикнул Иван Егорович.

— Да он в вас целился, товарищ политрук! — оправдывался Липай, размахивая коротким стволом немецкого автомата. — Слово чести, он стрелял, гад!

Бойцы вытащили из-под орудия щуплого коротышку солдата. По утоптанному снегу тянулась узкая темная полоска крови. Фашиста никто сначала не заметил, очевидно, он был тяжело ранен и не успел уйти. Липай смотрел на него с омерзением.

— Сволочь! Шакал несчастный! Повесить бы его в назидание всем, кто осмелился топтать нашу землю! Чтоб она под вами разверзлась!

Пушку сбросили в овраг, грузовик подожгли, убитых снесли в одно место. Двадцать три десантника рассеяли батальон вражеской пехоты, который направлялся к Феодосии. Но Гусев понимал, что нужно в любую минуту быть готовым к новым боям.

Все возвратились в укрытие, оставив дозорных. Прошло не более получаса, и Грубый просвистал тревогу.

Гитлеровцы шли в полный рост, растянувшись цепью и ведя огонь на ходу. Орали, свистели, улюлюкали. В крике и беспорядочной пальбе можно было различить два слова; «Рус, сдавайся!»

Иван Егорович пристроился за каменным выступом. Снег больше не падал, дорога просматривалась далеко до поворота, там она круто спускалась к морю. Гусев прикинул, какова численность противника. На каждого десантника приходилось не менее двадцати фашистов. Может, их целый полк? Впрочем, какая разница… Теперь уж заниматься арифметикой ни к чему. Некогда. Будем стоять, пока хватит сил.

По цепи пронеслось:

— Без команды не стрелять!

Гортанные выкрики слышались все ближе. То пригибаясь, то, обманутые тишиной, выпрямившись во весь рост, приближались гитлеровцы.

— Огонь!

Голоса тотчас умолкли, но стрельба теперь усилилась. Ивану Егоровичу надо было сменить пустой диск, он глянул вправо и невольно замер: вторая цепь приближалась со стороны гор.

— Елькин! — позвал Гусев. — Елькин, где ты? Выдвинься вперед, задержи их. Видишь, они задумали нас взять в клещи…

Елькин молчал. Иван Егорович подполз к брустверу, за которым только что виднелась голова Елькина.

— Сергей, где ты?

Молчание было ему ответом. И понял Иван Егорович: убит Елькин. Гусев перепрыгнул через окоп и спрятался за пнем. Рядом плюхнулся Наприенко. Тяжело дыша, отплевываясь черными сгустками, он сказал хриплым голосом:

— Командир, там за валуном пятеро наших наповал… Патроны кончаются… Что будем делать?

— Воевать, Коля, воевать… Только вот давай я тебя перевяжу, ты ранен.

Пока Гусев перевязывал Наприенко, собрались бойцы. Начали совещаться. Было решено отходить. Пять человек во главе с Наприенко пробиваются на соединение с нашими в Феодосию, четверка со старшиной Рожецким идет берегом моря на юг. Иван Егорович с Осиевским остаются на месте, будут прикрывать отход товарищей.

Снова замела метель, в пяти метрах ничего не видно. Воспользовавшись этим обстоятельством, начали быстро собираться: разделили патроны, сухари, попрощались.

Иван Егорович прислонился спиной к холодному камню, сделал несколько глотков спирта. По телу разлилось приятное тепло. Словно один миг пролетели эти полтора суток после высадки. Подводная лодка, военком Дубина, бешеный шторм, бой на аэродроме. И здесь, на феодосийском шоссе, стычка была кровавая… Хлопцы, видать, удачно проскользнули, но почему гитлеровцы так подозрительно тихо ведут себя?

Гусев с Осиевским сменили позицию. Не успели отойти на десять метров, как разорвалась граната. Так и есть, противник подкрался близко, рассчитывая взять советских бойцов живыми.

Иван Егорович показал автоматом:

— Видишь скалу впереди? Нам туда…

Короткими перебежками, ползком пробирались они к горе. Гитлеровцы не отставали, шли по пятам. Хлопнет из-за кустов выстрел и опять: «Рус, сдавайся! Рус, сдавайся!»

Иван Егорович поднялся в полный рост и дал длинную очередь. В ответ полетела граната. Осиевский отстреливался и не заметил нависшей над ним угрозы. Гусев еще успел крикнуть:

— Василь!..

Но было поздно. Граната упала в промоину, откуда вел огонь моряк. Раздался оглушительный взрыв. В воздух полетели комья глины, камни, песок. Одним броском Гусев перемахнул через поваленную сосну и покатился вниз, Осиевский лежал, раскинув руки. Без шапки, ватник изодран осколками, лицо залито кровью. Иван Егорович начал было тормошить Василия, отер ему щеки снегом, припал ухом к груди. Осиевский был мертв.

Тем временем фашисты окружили Гусева. Близко подойти боялись, только горланили на разные голоса:

— Рус, сдавайся!

Выход был; броситься со скалы. «Всегда есть выход…» — подумал Гусев. Он глянул вниз, и вдруг ему вспомнился первый полет на маленьком самолете У-2. Самолет проваливался в воздушные ямы, и сердце замирало в восторге, в каком-то упоении.

— Рус, сдавайся, плен карашо!

Навстречу Ивану Егоровичу летело море — чистое, прозрачное, освещенное последними лучами заходящего солнца… 1

Когда фашисты взобрались на высотку, на площадке, запорошенной снегом, они нашли ватную куртку и пустой диск от автомата.

В селе Даниловка близ Одессы я оказался случайно. Иду по узенькому тротуару, выложенному в два кирпича, через штакетник свисают ветки яблонь. Взъерошенный мальчишка выскакивает из калитки, машет загорелой рукой:

— Дядя Василь, идите скорее, вас мама зовет! Дядя Василь, Осиевский!

Послышалось мне, что ли… Знакомая фамилия, где-то я ее уже слыхал… Никого не видно, мальчишка куда-то исчез. Стою жду…

По садовой дорожке степенно шагал высокий седой мужчина, его выправка выдавала в нем военного.

— Прошу прощения, вы Осиевский?

— Да, а в чем дело?

— Вам ни о чем не говорит имя политрука Гусева Ивана Егоровича? Был такой командир десантного отряда, сражался под Коктебелем… Рассказывали, что, прикрывая своих бойцов, он отвлек на себя фашистов, а потом бросился со скалы в море…

Он стоял, длинный и худой, от волнения не мог ничего сказать. Хотел признать меня, шевелил сухими губами, шептал что-то беззвучно. Из глаз по сухим морщинистым щекам катились слезы…