Объявили тревогу. Гремяко встал к ночному прицелу и по подсказкам сигнальщика повел лодку в атаку. А мы все еще всматриваемся и не можем ничего обнаружить.

Силуэт возник из темноты и как гора пополз по чернеющему горизонту в сторону Севастополя.

— Что-то непривычно огромное, и без охранения… — усомнился командир дивизиона Новиков.

— Второй силуэт, — опять доложил Сурин. Ветер разорвал пелену облаков и бледный свет луны на миг осветил море. Впереди танкера шел сухогруз, перед ним угадывался сторожевой катер.

Танкер бесформенной массой приближался к светящейся «мушке» ночного прицела. Гремяко кинул быстрый взгляд на установки. Все верно. Линейка параллельно курсу транспорта, скорость и курс установлены правильно.

— А-а-ппа-а-раты-ы!

Нос танкера приблизился к мушке прицела.

— Пли-и!

Четыре сильных толчка тряхнули лодку. Четыре торпеды, так долго ждавшие своего часа, расходясь веером, устремились на врага.

Проходит пять, десять, двадцать томительных секунд.

Сорок, шестьдесят…

— Неужели промахнулся? — начинает сомневаться командир. Время, казалось, остановилось, застыло. Все напряжены. Облако плотно закрыло луну, и силуэт танкера исчез.

Внезапно яркая вспышка осветила море, и мы увидели, как из-под киля переднего корабля вздыбился огненный столб. На какой-то миг стал виден освещенный от ватерлинии до самой верхушки мачт груженый транспорт.

Эта громадина водоизмещением не менее шести тысяч тонн везла смерть в Севастополь. При взрыве, когда нервы человека напряжены до предела, легко фиксируются в памяти детали. Странно, но мне отчетливо запомнился цвет краски на рушившихся стрелах и мачтах…

— Борщ украинский, котлеты полтавские, компот… горячий.

— Почему же горячий?

— Так вы ж разлили холодный, — усмехнулся Щербак. — Я ж поставил чайник с компотом на посудник, пусть, думаю, остынет. А товарищ командир так близко подошел к противнику, что как ахнуло да зазвенело — и покатился чайник через весь отсек. Кто теперь виноват? Матрос Щербак, — ворчал он незлобиво. — А вы сами и виноваты — не надо было так близко к фрицу подходить…

Ивочкин похлопал матроса по плечу:

— Ну ладно, ладно, успокойся. Я согласен до конца войны пить горячий компот по такой уважительной причине! Только бы топить, больше топить! Вот так-то, Василек!

Л-6 шла над волной полным ходом. Воздух был на редкость чист и прозрачен. Рефракция подымала силуэты Крымских гор. Казалось, мы плывем по широкой реке, и волны, разрезаемые стальным килем, ударяются о гранитный берег.

Между тем до земли сотни километров. Нам предстоял далекий путь к родному причалу, где ждали друзья, командиры, жены и дети. После месячного похода, полного туманов и штормов, полного тревог и опасности, мы возвращались с победой.

Неожиданно заболел трюмный старшина Закусило. У командира подлодки капитан-лейтенанта Савина прибавилось хлопот. «Надо же такому случиться перед самым отходом на позицию, — ворчал он, обращаясь к своему помощнику Демидову. — Опоздаем с выходом, нарушатся расчеты».

Не раздумывая, Савин приказал немедленно отправить больного в госпиталь, а сам помчался в штаб просить замену. Вахтенный командир лейтенант Шушаков не отрывал глаз от кирпичного двухэтажного дома, за углом которого скрылся Савин. Задержка беспокоила всех.

К великой радости экипажа командир справился быстро. На смену заболевшему он привел старшину 1 статьи Керекешу, известного на флоте тем, что в одном из походов на подлодке М-31 он сумел обезвредить боевую торпеду и спасти от гибели экипаж и корабль.

Шушаков, знавший Керекешу раньше, даже заулыбался от радости, мол, с таким трюмным можно в огонь и воду.

Все стояли на своих местах, ожидая команды «со швартовых сниматься». И вот когда уже оставались считанные секунды и моряки бросали прощальный взгляд на родную землю, к Савину подбежал инженер-механик Панов. Он просил разрешения выйти на берег. Сергей Степанович решительным жестом дал понять, что оставлять корабль нельзя, поздно, однако инженер умолял, говоря, что ему нужно всего на десять секунд, одна нога там — другая здесь. Савин уступил, но попросил не задерживаться. Про себя между тем подумал: «Какие там у него остались нерешенные вопросы, с женой что ли не успел наговориться, забыл кому-то руку пожать?»

Панов быстро справился с делами, но командир помимо своей воли почувствовал в себе раздражение. Дисциплина для всех одна, скидок никому не дается. И потом — было предостаточно времени, пока стояли в ожидании нового трюмного.

Уже далеко в море, спускаясь в каюту после утомительной ночной вахты, Савин столкнулся с инженером, вспомнил об этом маленьком эпизоде и попросил Панова зайти в свободное время. — Готов хоть сейчас! — последовал ответ.

Сергей Степанович пристально взглянул ему в лицо. С Пановым действительно творится неладное: не побрит, одет неряшливо.

Вспомнил сетования старшего лейтенанта Демидова: инженер опаздывает с докладами, допускает неточности, рассеян, невнимателен.

«А ведь хороший специалист, великолепно знает технику, — размышлял Савин. — Так в чем же дело и что, собственно, произошло?»

В тесной каюте они уселись рядышком, но только начали беседу, как вдруг прозвучал сигнал тревоги. Савин бросился в боевую рубку, на ходу проговорил:

— Как-нибудь в другой раз… — И припал к окуляру. С юга, прижимаясь к берегу, тянул за собой шлейф дыма вражеский транспорт в охранении юрких катеров. В чистом небе кружил одинокий «юнкерс».

Однако сейчас для «Малютки» опасность представляли не только катера и самолеты, но и мели. И Савин это отлично понимал. М-118 шла всего на глубине шести метров, и, чтобы враг не обнаружил ее, приходилось идти на разные уловки. Савин, например, в подобных случаях садился на пайолу — деревянный настил, — подымая на мгновенье только самую тонкую часть перископа, чтобы противник не мог засечь.

— А-а-пп-а-раты-ы! — прозвучала команда Савина. И в тот же момент он ощутил, словно по сердцу царапнуло что-то. Визирная линия коснулась фок-мачты, Савин рубанул ребром ладони воздух, и две торпеды, взвыв винтами, понеслись к цели.

— Под килем шесть метров, — докладывал штурман Шушаков.

Облегченная на целых четыре тонны, «Малютка» всплывала, резко задирая нос. Но когда увеличили ход, она вдруг камнем упала на грунт в точке залпа. Над крышей мостика оставалось каких-то семь метров чистой воды, и вражеский транспорт мог задеть килем тумбу перископа.

Савин запросил акустиков, но те опередили командира:

— К лодке приближаются шумы.

Катера противника сбрасывали глубинные бомбы. Прицельно, сериями, одиночными, по площади. Четыре часа не умолкали взрывы. Людей бросало как щепки, их глушило, у них высекало из глаз искры. Но команда держалась. Наконец затихло. Савин справился, все ли механизмы в порядке. Оказалось, серьезных повреждений не было, а мелкие устранены, Сергей Степанович с благодарностью подумал о Панове. Странный парень, но положиться на него можно, знает дело безукоризненно.

Снялись с грунта, форсировали минные заграждения и всплыли в крейсерское положение. Смертельно раненный вражеский транспорт сидел на мели, вокруг него ходили катера. Можно было попытаться добить противника артиллерией, но Савин отказался от этой мысли: слишком велик риск снова подвергнуться атаке.

Когда все затихло, к командиру постучался Демидов. Докладывал о состоянии лодки. Никаких претензий у Демидова к инженеру не было, напротив, хвалил Бориса Павловича. Это благодаря Панову команда научилась быстро погружаться после атаки, не оставлять за собой никаких следов. Даже на мели обвели врага вокруг пальца.

— Вот только поступил инженер необдуманно, — тихо заговорил штурман, — многие теперь поглядывают на него искоса…

— А в чем, собственно, он поступил необдуманно? — насторожился Савин.

— Разве вы не знаете? — удивился Демидов. — Он ведь оставил кортик и личные вещи на берегу…