Весть о помолвке Раннвейг как-то очень быстро разнеслась по поселку. Ее услышали от жен врача и бухгалтера, которых пригласили в господский дом на чашку кофе несколько дней спустя после возвращения Раннвейг.

— Скорее можно было ожидать моей смерти, чем такой неожиданной помолвки Раннвейг, — говорила фру Туридур.

— А кто же счастливец? — поинтересовались дамы.

На этот вопрос отвечал а не Раннвейг. Она сидела бледная, с покрасневшими глазами, не принимая участия в разговоре. Ни искры оживления не промелькнула в ее глазах при упоминании об избраннике. Куда девалась невинная радость августовских дней!

— Ну, это целая история, — отвечала фру Туридур, многозначительно улыбаясь. — По выражению лица своей сестры я вижу (она вовсе не глядела на сестру), что она хочет сохранить тайну. Но, дорогая Вейге, можно мне назвать только его имя, а?

— Что? — спросила с отсутствующим видом фрекен Раннвейг. Но тут же, спохватившись, добавила: — Можешь говорить все, что тебе угодно.

— Магистр Богелун, — сказала фру Туридур. — Это известный человек в Дании.

— Значит, вас можно поздравить? — осведомились гости и стали сердечно поздравлять Раннвейг.

— Этой весной он собирается защищать докторскую диссертацию при Копенгагенском университете, — добавила Туридур.

— Ну и новости ты нам сообщила, Туридур! — сказали женщины.

— Тотчас после защиты он решил приехать сюда, в Вик. Это большой друг Исландии, — добавила Туридур. — Он хочет справить свадьбу только здесь. Поэтому Раннвейг пришлось вернуться домой и взяться за подготовку приданого. Осталось ведь всего два месяца. Подумать только, какая спешка!

Гости еще раз поздравили Раннвейг, поцеловали ее нежнее, чем прежде.

— Как хорошо, когда счастье улыбается тем, кого любишь! — сказали они, расцеловав ее вновь. — Слава богу!

Но в самый разгар этих сердечных излияний проскользнула легкая тень недоверия. Вместо того чтобы сиять от радости, Раннвейг закрыла лицо руками и заплакала. Слезы струились между пальцами, и все ее тело содрогалось от рыданий.

Вслед за новостью о помолвке Раннвейг по поселку разнеслась другая весть: в нее сразу же поверили. Бледность фрекен Раннвейг, темные круги под глазами. Она-то по возвращении домой опять надела исландский костюм, обрисовывающий талию, и вскоре никто уже не сомневался, что фрекен Раннвейг беременна. Конечно, никому не пришло в голову укорять ее: ни женщинам, ни мужчинам— тем более что фрекен Раннвейг предстояло укрыться в тихой супружеской гавани. Правда, никто не станет отрицать, что ей не удалось сберечь невинность до положенного срока, как этого требовали строжайшие правила для женщин ее сословия.

Эта новость взбудоражила монотонное течение зимней жизни. Нет ничего удивительного в том, что молодые девушки перед замужеством, а иногда и без перспективы замужества несколько раздаются в боках. Спустя некоторое время они снова становятся стройными. И если семь лет после случившегося ведут добродетельный образ жизни, то как бы вновь обретают былую невинность. Как правило, такое поведение — привилегия простолюдинок. И, действительно, среди людей состоятельных подобные происшествия — редкость. Говорят, что последний раз такой случай произошел в XVII столетии, когда йомфру Рагнхейдур, дочь епископа Бриньоульфюра, в доме своего отца была обольщена Дади Халлдоурссоном, и это повлекло за собой известные последствия. Конечно, эта история долго передавалась из уст в уста.

Семья пробста решила, что фрекен Раннвейг лучше не показываться на людях, по возможности меньше привлекать внимание своим видом. А с другой стороны, надо сосредоточить все внимание на приготовлениях к свадьбе, вовлечь в них побольше людей или по крайней мере заинтересовать их этим событием. Поэтому в конце апреля пробст разослал людей по всем окрестным поселкам, чтобы разузнать, у кого из крестьян можно купить хорошую молодую телку к свадьбе. Узнали, что в Аспардале у одного крестьянина есть двухлетний бычок, которого он собирается продать. Договорились, что крестьянин откормит его и доставит к самой свадьбе в конце мая. Некий крестьянин в Вике, имевший пять уток, получил задание получше откормить их к этому сроку.

Тем, кто имел кур, тоже предлагали не жалеть для них корма, так как, по подсчетам фру Туридур, к свадьбе понадобится не менее тысячи яиц. Да и владельцам молодых петушков тоже советовали не дремать. Позаботились о том, чтобы сливки со всего прихода доставлялись в дом пробста. А за особым сортом картофеля, произрастающим на хорошей почве, послали в другой приход. Этот картофель был известен по всей стране своей питательностью и сладким вкусом.

В мае прибыла первая партия вин. Три бочонка красного французского, шесть ящиков с коньяком, датской водкой и другими винами, пузатые бутылки ликеров с этикетками на латинском языке и разными знаками, расшифровать которые мог только пробст.

Но почему плакала фрекен Раннвейг? Почему эта молодая женщина, когда-то радовавшая своей приветливостью весь поселок, казалась такой удрученной? Она никого не навещала, не появлялась на улице, не выходила к гостям, посещавшим господский дом. Что-либо узнать о ней можно было только через прислугу. Рассказывали, что по утрам Раннвейг встает с запавшими от бессоницы глазами, а к вечеру они опухают от слез. Она сидит одиноко в своей комнате, но, когда приходит сестра, прячется в чулане, там, где хранится уголь.

Вначале никто ничего не понимал. Потом стали думать, что не все ладно с помолвкой Раннвейг. А некоторые выражали мнение, что, может быть, этот Богелун вовсе не магистр, как заверяют в господском доме. Многие дошли до того, что говорили, будто докторская диссертация Богелуна существует только в воображении жены управляющего. Другие догадки вслух не высказывались.

Итак, начались приглашения на свадьбу. Одного человека послали в лодке на острова и в бухты, другого — верхом — развозить извещения по окрестностям. Сначала приглашали только знать. А затем зажиточных, вплоть до хуторян среднего достатка. Из бедняков зваными оказались лишь те, кто прославился каким-нибудь подвигом или чем-то отличился, например известные рифмоплеты или хорошие рассказчики; умелые ремесленники; моряки, избороздившие не одно море; люди, прошедшие через суровые испытания в горах или вообще бывалые; знахарки; глубокие старики, знающие родословные соседей… Все они просили передать пробсту благодарность и благословение и обещали быть на свадьбе.

Накануне прибытия парохода, на котором ожидался жених, свадебные приготовления были в самом разгаре. Целыми днями пекли и стирали. Кухни на квартире пробста и в господском доме напоминали горячий кондитерский цех или пекарню, где опытные мастерицы днем и ночью месили тесто, извлекали из печек пироги и укладывали их в штабеля. Уже выросли целые горы кексов и с зелеными цукатами и с изюмом; пирожные из песочного теста, рассыпающиеся от избытка сдобы; слоеные пироги, украшенные стекающим по бокам вареньем; печенья разных форм: кружочками, полумесяцами, ромбиками; пряники, усыпанные имбирем; картофельные оладьи; хворост; пончики с яблоками; вафли, исчислявшиеся тысячами; пшеничные хлебы и груды поджаренных докрасна ржаных хлебцев.

Квартира пробста и господский дом были вымыты от подвала до самого чердака. Мебель, картины, постели проветривались на свежем весеннем воздухе. Тщательно осматривался каждый угол, словно при археологических раскопках, каждая щелочка обрабатывалась содой и мылом. Малейшее пятнышко на стене являлось поводом для глубоких размышлений, ведущих к значительным выводам и решениям. Едва заметная соринка устранялась безжалостной рукой. Пыль на шкафу уничтожалась, как злейший враг. Почти невидимая паутинка на ножках кровати подвергалась беспощадной атаке. Не было надежды, что даже незаметные пятна на кроватях и матрацах, принадлежащих прислуге, будут пощажены. Здесь шла борьба за настоящую, а не показную чистоту.

Когда наконец все засверкало и начали расставлять мебель, в доме возникла новая проблема: не ставить же мебель на старые места, надо ее расположить уютнее и красивее, чем раньше! Господа ходили из комнаты в комнату, отдавали распоряжения, несколько раз переставляли кресла, стулья, шкафы, диваны и, наклонив голову набок, прищурив один глаз, тыкали в них эбонитовыми палками с блестящими наконечниками, спорили, решали, кто прав, кого слушать. Надо сказать, что победа всегда была на стороне женщин. Раздавались тяжелые вздохи, выступал пот на лбу, жажда мучила всех, весь обычный распорядок жизни был нарушен. После этого всесмывающего потопа в доме установился запах отвратительной чистоты.