На другой день немцам удалось вклиниться между отрядами Костина и Федорова, обойти с тыла и окружить партизан на станции. От минометного огня погибли все, кто находился в здании вокзала. Затем пали и те, кто оборонял первый пакгауз. Дольше всех отбивались партизаны, залегшие во втором пакгаузе. Они бережно расходовали боеприпасы и вели только прицельный огонь. Вскоре патроны кончились. В живых остались трое — Александр Макеевич Зверев, Павел Иванович Козлов и Петр Грущенко. В темном углу пакгауза Грущенко обнаружил оставленную кем-то коробку с пулеметной лентой и ящик с толом.

— Будем еще воевать, — сказал он, показывая находку.

— Давай сюда ленту, — ответил Козлов. Зверев потянул к себе взрывчатку.

— Ты куда ее, Александр Макеевич? Пожалуй, не нужна она.

— Взрыватели есть, использую на водокачку. Ты пока прикрой меня, а я тем временем успею ее взорвать, — ответил Зверев. Он посмотрел на Петьку и неожиданно спросил:

— Тебе сколько лет, Петро?

— Восемнадцать, а что?

— Жить ты еще только начинаешь.

— Что вы, товарищ командир? Прожил немало.

— Вот что, давай сматывайся быстрее в лес к Сокольникам.

— Зачем? Я остаюсь с вами.

— Патронов нет, гранат тоже. Чем воевать будешь, кирпичом?..

Немцы вновь двинулись на пакгауз. Козлов дал короткую очередь. Грущенко видел, как в снег, перемешанный с землей, повалились темные фигурки солдат.

Зверев, взвалив на плечи взрывчатку и толкнув плечом Петра, крикнул:

— А ну живо в лес! Приказываю!

От толчка парень кубарем скатился под откос и пополз в кусты. За первой ольхой Грущенко приподнялся. Он видел, как над рельсами временами приподнималась спина Зверева, который упорно полз к водокачке. Вот он резко вскочил на ноги и, пригибаясь, побежал к цели. Откуда-то со стороны вокзала хлестнула пулеметная очередь, и командир отряда рухнул на землю.

Петр бросился обратно в пакгауз. К Звереву он подойти не мог, там уже были немцы. Козлов по-прежнему лежал за пулеметом. Голова его склонилась к затыльнику «максима», из нее сочилась кровь. Грущенко оттащил его к разбитой двери, наскоро перевязал и залег за пулемет.

Немцы снова двигались сплошной лавиной. На этот раз они оказались со стороны вокзала. Партизан выпустил по ним остатки ленты, и они опять залегли. Грущенко взвалил Козлова на плечи и спустился под откос.

К вечеру он наткнулся на поредевший отряд Костина, который отходил за деревню Сокольники.

В утренней тишине послышался шум приближающегося поезда. Он все нарастал и нарастал. Поезд шел со стороны Новгорода. Партизаны вытянулись вдоль насыпи. Вскоре появился эшелон. Впереди паровоза четыре больших платформы. На них стояли и сидели женщины, дети, старики.

— Сволочи! — крикнул кто-то из партизан и бросился наперерез составу. Следом за ним рванулись остальные.

Николай Березин и Василий Козлов побежали к передним платформам. Миша Девяшин на ходу разрядил весь диск своего ручного пулемета в котел паровоза. Эшелон стал окутываться паром. Какой-то партизан ловко забросил противотанковую гранату в будку паровоза. Поезд стал замедлять ход, и потом остановился. Несколько партизан вскочили на платформы и начали помогать женщинам, старикам и детям слезать на землю и стаскивать свои вещички… Спасенных оказалось несколько сотен человек. Их немедленно отправили в лес.

Охрана эшелона была малочисленной. С ней быстро расправились. В проломах разбитых взрывами и пулеметными очередями стенок вагонов виднелись книжные шкафы, набитые какими-то бумагами, диваны, зеркала, столы и стулья — вероятно, награбленное имущество. Теперь все это было охвачено пламенем.

Ушацкий не отходил от станции Батецкой. На исходе ночи он вывел партизан к мосту. Лежать пришлось долго, часа три. Партизаны мерзли на снегу. Некоторые догадались сделать подстилки из веток пихты и еловых лапок.

Время подходило к рассвету. Партизаны уже видели, как около станционных, зданий и дзотов неторопливо расхаживали часовые. И вдруг неожиданно откуда-то слева донеслись два оглушительных взрыва. Спустя минут десять последовало еще несколько сильных взрывов.

На станции все пришло в движение. Забегали солдаты, доносились крики, команды. Затем в сторону Мойки ушел эшелон с солдатами и над Батецкой вновь повисла тишина.

— Подготовиться к штурму, — подал команду Ушацкий.

Подул легкий ветерок, началась поземка. Немецкие часовые сначала терпеливо переносили это, но потом не вытерпели и стали укрываться от снежного ветра в дзотах и за различными пристройками.

— Вперед, без шуму, — снова подал команду Ушацкий, и полторы сотни партизан двинулись к мосту.

До него остается сто метров, восемьдесят, сорок…

Кто-то из партизан не вытерпел и крикнул: «Ура!».

Его услышали немцы и открыли беспорядочную стрельбу. Но было поздно. Ушацкий с группой партизан уже находился под мостом и укладывал взрывчатку.

На спасение моста фашисты бросили со станции несколько сот солдат. Они сразу же попали под огонь партизанских заслонов. Начался упорный бой. В ход пошли минометы. Они вели огонь по кустарнику, где засели партизаны.

Чтобы выиграть время, партизаны изменили тактику. Они сняли заслоны и неожиданно появились в тылу атакующих немцев и в районе станции. Немцы бросились туда. Партизаны отошли и вновь оказались у моста. Снова в кустарниках начали рваться мины.

Силы были явно неравные. Один за другим умолкали партизанские пулеметы. Только возле одинокой сосны неутомимо строчил «максим» Виктора Смирнова. Он держал под обстрелом всю дорогу и подступы к мосту. Теперь фашисты весь огонь сосредоточили на нем. Все ближе и ближе рвались мины. Вот один из осколков ударился в щиток и отскочил в снег.

«Нащупали, сволочи», — подумал партизан и прекратил стрельбу. Он заправил новую ленту, стал ждать.

Мины больше не падали рядом. Они уже рвались около моста, где Ушацкий закладывал взрывчатку.

Немцы опять побежали вперед, стремясь прорваться к мосту. И снова заработал пулемет Виктора Смирнова. На снегу вновь зачернели трупы фашистов. Неожиданно возле пулемета взметнулось пламя, что-то ударило Виктора по голове. Смирнов пригнулся и только тогда увидел, что затыльник пулемета и снег — в крови.

Он осмотрелся вокруг. Сквозь светлые круги маячили фигуры гитлеровцев. В голове шумело. Он оперся руками о снег и уцепился за шершавую кору сосны. От нее исходил запах тепла и смолы. «Зимой и смола — это мерещится. Значит, дело плохо. Видно, конец», — подумал Смирнов. Он посмотрел на коробку. В ленте патронов уже не было. А немцы подходили все ближе и ближе. Рука машинально потянулась к противотанковой гранате. Она показалась ему очень тяжелой. И в этот момент из-за куста выскочило пятеро немцев:

— Партизан! Хенде хох!

Собрав все свои силы, Смирнов поднял руку с гранатой. Раздалась автоматная очередь и вслед за ней оглушительный взрыв.

Через минуту улегся поднятый взрывом снег. Он слегка запорошил разбросанные в разные стороны трупы немцев. Не было только Виктора Смирнова. Не было и пулемета. На их месте чернела обнаженная земля.

Гитлеровцы вплотную подходят к мосту. Завязывается ожесточенная перестрелка. Один за другим падают сраженные партизаны. В живых остается несколько человек. Они плотным кольцом окружили Ушацкого и не дают фашистам пробиться под мост. Он соединяет под ураганным огнем последние концы шнуров и поджигает основной шнур.

— Готово, прорывайтесь! — кричит он партизанам.

— А ты, Мека? — спрашивают его Воробьев и Седов.

— Бегите! Я остаюсь!

— Мы тоже.

— Приказываю пробиться и взять на себя командование, — кричит на них Ушацкий. В это время получилось какое-то замыкание, шнур гаснет. Ушацкий снова поджигает его, и огонек еле заметно приближается к взрывателю.

Немцы усиливают натиск. Партизаны расходуют последние патроны и гранаты.

— Ну, вперед! К своим! Приказываю!

Алексей Седов и Аркадий Воробьев бросают последние гранаты и пытаются отползти от моста. Следом за ними в сторону отбегают в кусты остальные партизаны.