Глава первая ФОРТ АХМАДНАГАР

ДВАДЦАТЬ МЕСЯЦЕВ

Форт Ахмаднаеар, 13 апреля 1944 года

Прошло более двадцати месяцев с тех пор, как нас привезли сюда, более двадцати месяцев моего, девятого по счету, тюремного заключения. Когда мы прибыли сюда, нас приветствовала новая луна — мерцающий серп в темнеющих небесах. Начинался светлый двухнедельный период, в течение которого луна прибывает. С тех пор каждое новолуние напоминало мне, что еще один месяц моего тюремного заключения позади. Так было и во время моего последнего заключения, которое началось в новолуние, вскоре после диипавали, праздника света. Луна, всегдашний мой товарищ в тюрьме, по мере того как мы знакомились ближе, становилась все более доброжелательной; она — живое напоминание о прелести этого мира, о прибывающей и убывающей жизни, о свете, сменяющем тьму, о смерти и возрождении, непрерывно следующих друг за другом. Вечно меняющаяся и все та же. Я наблюдал ее в разных фазах и в самых различных положениях: по вечерам, когда удлиняются тени, в тихие ночные часы, и тогда, когда дыхание и шелест рассвета предвещают наступление дня. Луна помогает вести счет дням и месяцам, поскольку ее размеры и форма, когда она видима, довольно точно указывают день месяца. Это — простейший календарь (хотя время от времени его приходится подправлять) и наиболее удобный для крестьянина, который следит по нему за течением дней и за постепенной сменой времен года.

Три недели мы провели здесь, совершенно отрезанные от внешнего мира. Мы ни с кем не общались, ни с кем не говорили, не получали ни писем, ни газет, не слушали радио. Предполагалось, что самый факт нашего пребывания здесь является государственной тайной, не известной никому, кроме чиновников, под надзором которых мы находились. Мнимая тайна — ибо вся Индия знала, где мы находимся. Затем нам разрешили читать газеты, а спустя несколько недель позволили получать от близких родственников письма о домашних делах. Но за все двадцать месяцев — ни одного свидания или какого-либо иного общения с внешним миром.

Известия, печатавшиеся в газетах, проходили суровую цензуру, но они все же давали нам некоторое представление о войне, охватившей более половины мира, и о том, как она отразилась на жизни нашего народа в Индии. Нам очень мало было известно о нашем народе, кроме того, что десятки тысяч людей без суда были брошены в тюрьмы и концентрационные лагери, что тысячи были расстреляны, что десятки тысяч были изгнаны из школ и колледжей, что режим, господствовавший во всей Индии, нельзя было назвать иначе, как военным положением, что страна была охвачена страхом и ужасом. Им — тем десяткам тысяч людей, которые, как и мы, были без суда брошены в тюрьмы,— было хуже, гораздо хуже, чем нам, ибо им не разрешали не только свиданий, но не давали даже писем и газет, а книги разрешались редко. Многие болели из-за отсутствия нормального питания, и некоторые дорогие нам люди умерли, не имея надлежащего ухода и лечения.

В Индии находилось несколько тысяч военнопленных, главным образом из Италии. Мы сравнивали их положение с положением наших соотечественников. Нам говорили, что обращение с военнопленными определяется Женевской конвенцией. Но условия, в которых приходилось жить индийским заключенным, не регулировались никакими конвенциями, законами или правилами, если не считать тех указов, которые угодно было время от времени издавать нашим английским правителям.

ГОЛОД

Наступил голод, ужасный, потрясающий, не поддающийся описанию. В Малабаре, в Биджапуре, в Ориссе и особенно в богатой и плодородной провинции Бенгалии мужчины, женщины и маленькие дети ежедневно тысячами умирали из-за отсутствия пищи. Они падали мертвыми перед дворцами Калькутты, их трупы лежали в глинобитных хижинах бесчисленных деревень Бенгалии и устилали дороги и поля ее сельских районов. Во всем мире люди умирали и убивали друг друга в бою. Обычно это была быстрая смерть, часто мужественная, смерть во имя какого-то дела, смерть ради определенной цели, смерть, которая в нашем обезумевшем мире казалась следствием неумолимой логики событий, внезапным концом жизни, над которым мы не были властны. Смерть стала обычным явлением повсюду.

Но здесь смерть была лишена всякой цели, всякой логики и необходимости; она являлась результатом человеческого неумения и бессердечности, делом рук человека. Это было нечто страшное, медленно подкрадывавшееся, от чего не было спасения. Жизнь постепенно угасала и переходила в смерть; смерть глядела из ввалившихся глаз и высохшего тела, где пока еще теплилась жизнь. Упоминать об этом считалось ненужным и неудобным: говорить или писать о неприятных вещах было дурным тоном. Делать это — значило бы «драматизировать» неблагоприятное стечение обстоятельств. Те, кто стоял у власти в Индии и в Англии, публиковали ложные сообщения. Но трупы нельзя не видеть — они повсюду.

В то время, когда население Бенгалии и других районов погибало в адских муках, высшие власти сначала заверяли нас в том, что благодаря процветанию, порожденному войной, крестьянство во многих районах Индии имеет избыток продовольствия. Затем они заявили, что виной всему — провинциальная автономия и что английское правительство в Индии или Департамент по делам Индии в Лондоне, ярые поборники соблюдения конституции, не могут вмешиваться в дела провинций. Действие этой конституции приостанавливалось; она нарушалась, игнорировалась или непрерывно изменялась сотнями декретов и указов, издававшихся вице-королем в осуществление его единоличной и неограниченной власти. Эта конституция означала по существу бесконтрольное авторитарное правление одного человека, который ни перед кем не был ответственен в Индии и который обладал большей властью, чем любой диктатор в мире. Эта конституция проводилась в жизнь постоянными административными учреждениями, главным образом Индийской гражданской службой¹ и полицией, которые были ответственны в основном перед губернатором, являвшимся агентом вице-короля и имевшим полную возможность игнорировать министров, когда таковые имелись. Министры, хороши они были или плохи, легко могли быть отстранены, и они не смели ослушаться приказов свыше и даже вмешаться в действия учреждений, которые считались подчиненными им.

В конце концов кое-что все же было сделано. Кое-какая помощь была оказана. Но миллион, а быть может, два или три миллиона людей умерло. Никто не знает, сколько человек умерло от голода или болезней в эти ужасные месяцы. Никто не знает, сколько миллионов истощенных мальчиков, девочек и младенцев, хотя и избежавших в те дни смерти, зачахли и были надломлены физически и духовно. И до сих пор страна живет' под страхом широко распространенных голода и болезней.

«Четыре свободы» президента Рузвельта включают свободу от нужды. Между тем богатая Англия и еще более богатая Америка очень мало внимания обращали на физический голод, убивавший миллионы людей в Индии, точно так же, как они обращали мало внимания и на сильную духовную жажду, которая мучит народ Индии. В деньгах, говорили нам, не было нужды, а вот в судах для доставки продовольствия ощущалась

_о¹ Индийской гражданской службой назывался апглийский чиновничий аппарат в Индии.— Прим. ред.

И

нехватка в связи с нуждами военного времени. Но, несмотря на обструкцию со стороны властей и их желание преуменьшить потрясающую трагедию Бенгалии, отзывчивые и сердечные люди в Англии, Америке и других странах пришли к нам на помощь. Прежде всего великодушную помощь оказали правительства Китая и Эйре, стран также весьма бедных ресурсами и имевших немало собственных затруднений, но испытавших на своем горьком опыте голод и нищету и понявших физические и духовные страдания Индии. У Индии вообще хорошая память, но, даже если она и забудет что-либо,— этих великодушных и дружественных деяний она не забудет никогда.