Узнав в штабе части, что ему предоставлен отпуск и через неделю он сможет выехать в Москву, Андрей от радости чуть было не нарушил уставной порядок. Он стремительно бросился к двери, но вовремя остановился, вытянулся перед начальником штаба, щелкнул каблуками и, приложив руку к фуражке, спросил:
— Разрешите идти?
— Идите, идите, лейтенант, — ответил улыбаясь начальник и неожиданно неофициально, по-товарищески, добавил: — Счастливец!.. Привет Москве!
— Слушаюсь! — ответил Андрей и, повернувшись по всем правилам устава, еле сдерживаясь, чтобы не запрыгать, вышел в коридор. В эту минуту серьезный подтянутый офицер с загорелым обветренным лицом, в аккуратно выглаженном обмундировании стал похож на юношу школьника. Еще бы! Он едет в отпуск, домой, в Москву!
Собираясь в дорогу, Андрей навестил инженера Костромина и поделился радостной вестью не только с ним, но и с фрау Гартвиг. Он попросил ее выстирать белье, выгладить парадный мундир, помочь купить кое-какие безделушки, которыми он хотел порадовать Зою. Старушка охотно согласилась помочь. Она по привычке прижимала руки к груди и быстро-быстро бормотала, что очень рада за лейтенанта, который едет «нах хаузе», домой, увидит свою сестру, родных. Андрей ничего не ответил. Только глаза его неожиданно потемнели… Стоило ли рассказывать этой пожилой немке о том, что еще в первые месяцы войны, когда в числе многих московских детей Андрей с сестрой был эвакуирован из Москвы, отец Андрея, московский токарь Игнатий Рябинин, ушел на фронт и погиб, защищая столицу от гитлеровских орд, а мать — слабая, больная женщина, была убита в своей постели фашистской бомбой…
Справившись с внезапно нахлынувшим волнением, Рябинин перевел разговор на другую тему и условился, что в ближайшие дни, накануне отъезда, зайдет проститься и заберет вещи.
Несколько дней пробежали в предотъездных хлопотах. Надо было привести в порядок и сдать служебные бумаги, оформить отпускные документы, получить деньги, заказать билет… Мало ли дел у человека, едущего в отпуск!
Позавчера Андрей позвонил Костромину и попросил передать фрау Гартвиг, что за день до отъезда забежит попрощаться и забрать приготовленное ему белье и покупки. Костромина он застать не надеялся, так как тот собирался в очередную командировку, а все поручения инженера уже несколько дней назад были аккуратно записаны в блокноте.
Вчера старушка Гартвиг встретила лейтенанта, как всегда, вежливо, радушно, но на ее сморщенном лице Рябинин заметил следы озабоченности, тревоги. Ему показалось даже, что она плакала, но тщательно это скрывает. Андрей хотел было спросить, что случилось, но промолчал, так как увидел в комнате постороннего человека. В кожаном кресле, стоявшем возле стены, сидел худой пожилой мужчина в черном костюме. Сидел он как-то неестественно прямо, вытянув длинное костлявое тело, будто под пиджак ему подсунули палку; жилистые с красноватым оттенком руки он положил на массивную трость, которую поставил между ног, обутых в тяжелые, грубые башмаки. На крупном с обвислыми щеками лице выделялась будто приклеенная, большая бородавка, из которой торчали острые рыжеватые волоски.
При входе лейтенанта мужчина встал и поклонился. Фрау Гартвиг объяснила, что это ее очень хороший знакомый, но фамилии не назвала. — Он нам не помешает, — добавила Гартвиг, — так как все, что просил лейтенант, сделано, пусть лейтенант сам посмотрит, проверит.
В сдержанности хозяйки, в ее голосе было что-то необычное, неестественное. Но Андрею некогда было задумываться над этим, и он только спросил:
— Вы чем-нибудь расстроены?
Фрау Гартвиг не успела ответить. Ответил ее гость. Глядя немигающими глазами на хозяйку, глуховатым, слегка скрипучим голосом, на ломаном русском языке он сказал, что принес фрау Гартвиг неприятную весть — умерла ее давняя знакомая, подруга детства, вот потому фрау немного расстроена. — Ничего не поделаешь, старость, волнения, болезнь, — закончил гость. Фрау Гартвиг в знак согласия кивала головой, но, будто избегая взгляда гостя, смотрела в сторону.
Рябинин бегло осмотрел все подготовленное фрау Гартвиг, поблагодарил ее, расплатился и уже собрался выйти из комнаты.
— У меня к вам большая просьба, — нерешительно сказала Гартвиг, заглядывая в глаза Андрея. — Я надеюсь, что вы не обидите меня и согласитесь выполнить.
— Если в моих силах, пожалуйста, — ответил Рябинин, не представляя даже, чем он может быть полезен.
Из дальнейших взволнованных, торопливых пояснений старухи Рябинин понял, что Гартвиг в знак своего уважения и любви к его сестре хочет сделать ей подарок — изящное дамское кольцо и просит Рябинина, по приезде в Москву, передать его сестре.
— Позвольте, — удивился Рябинин. — Ведь кольцо стоит дорого, зачем вы тратитесь на подарок?
— Нет, нет! — испуганно возразила Гартвиг. Она стала уверять, что кольцо ей ничего не стоит, оно хранится у нее давно, по наследству от покойной матери, а «кляйне фрау» это колечко с красивой отделкой всегда нравилось, и она, старая немецкая женщина, считает для себя честью сделать этот подарок.
— Возьмите, пожалуйста, возьмите! — однообразно повторяла старушка, протягивая маленькую плоскую коробочку — футляр. Но в тоне ее, как ни странно, не было искренности. Андрей удивленно пожал плечами, не зная, как ему поступить. Но в это время снова раздался глухой голос гостя.
— Неужели русские офицеры брезговают взять презент от немецки фрау? Абер советски люди — интернационалише люди… Дас ист нихт гут![1]
Андрей глянул на этого жердеобразного старика. Он, кажется, собирается читать нотацию, черт возьми! Этого еще недоставало… Впрочем, может быть, действительно его отказ взять подарок будет расценен как брезгливость, пренебрежение, неуважение к искренним чувствам немецкой женщины… В конце концов, почему, собственно, он отказывается? Для этого нет никаких причин.
— Ну, что ж, — Андрей махнул рукой. — Ладно. Передам ваш подарок сестре. Спасибо.
Андрей взял футляр и сунул его в карман.
Но затем произошло нечто совсем уже неожиданное и непонятное. Фрау Гартвиг пошла проводить лейтенанта до калитки и вдруг, непрерывно оглядываясь на окна своей квартиры, стала быстрым шепотом просить не везти с собой в Москву этот подарок, выкинуть его в мусорный ящик или из окна вагона. Во всяком случае не передавать его сестре. На удивленные вопросы ошеломленного Рябинина: — Почему? Что все это значит? Зачем же она только что просила его об обратном? — старушка, судорожно глотая, воздух, стала шептать, что это кольцо плохое… Нет, кольцо хорошее, но может принести несчастье… Она не хочет этого и могла бы объяснить… Но вот этот господин, что сидит сейчас в квартире… Он ждет… Сейчас неудобно… Ей бы очень хотелось сделать подарок сестре лейтенанта, но совсем другой…
Рябинин почти ничего не понял из этого потока отрывистых фраз явно взволнованной и, по-видимому, испуганной старухи. Во всяком случае кольцо надо вернуть, зачем же он будет выбрасывать дорогую вещь, которая ему не принадлежит! Старуха упросила взять подарок — он согласился. Теперь она просит не брать подарка — пожалуйста, тем лучше. Вот кольцо, пусть фрау Гартвиг делает с ним все, что хочет…
Рябинин сунул в трясущиеся руки старухи; футляр с кольцом и сказал:
— Фрау Гартвиг! Да успокойтесь же! Может быть, мы присядем на скамеечку и вы мне все объясните?
— Нет, нет, — испуганно зашептала она. — Сейчас этого сделать нельзя… Ведь в доме сидит и ждет меня господин… Я и так уже задержалась, пора возвращаться в комнаты.
— Тогда, может быть, мне зайти завтра, перед отъездом? — спросил Рябинин, которого стала уже интересовать эта странная история с подарком.
Старушка закивала головой.
— О, да, да… Если герр лейтенант завтра зайдет, я ему все объясню… Я старая честная немецкая женщина и не хочу делать ничего плохого… А кольцо — плохой подарок, кольцо нельзя дарить. Очень прошу вас зайти…
1
Это нехорошо (нем.)