Образ Кариона — наиболее яркое свидетельство той общей эволюции художественного стиля, которая отчетливо наблюдается в «Плутосе». Обрядовая сказочность и аллегоричность сохраняются только в построении сюжета (установление золотого века, образ Бедности). Вся плоть комедии, которой обрастает этот костяк, целиком бытовая, характерная, создающая почву для индивидуализации об раза. Невозможно, например, спутать нравственного Хремила с его дружком Блепсидемом, таким же бедным крестьянином, но жуликоватым. Блепсидем, узнав, что Хремилу привалило богатство, прежде всего подозреваем приятеля в преступлении, предполагая, что он ограбил храм. Он то упрекает его в скрытности, то просится в долю, то обещает за вознаграждение замять дело.

Бытовая конкретность проникает в ситуации, искони являвшиеся монополией фаллической традиции. Вот молодящаяся старуха приходит к Хремилу с жалобой: молодой человек, который раньше, будучи бедным, ублажал её теперь, разбогатев, отказался от престарелой любовницы. Из жалоб старухи возникает вполне реальный образ юноши, который пошел к ней на содержание, вынужденный к этому тяжелым положением семьи: он вымогал у нее деньги на одежду не только для себя, но и для бедных сестренок и для старухи матери.

Возрастающая роль индивидуализированных персонажей, характеров, обрисованных с бытовой конкретностью, оказывает существенное влияние на структуру комедии: отступает далеко на задний план хор. Еще в «Лягушках» хор не только комментировал действие, но и непосредственно участвовал в нем, давая советы героям и высказывая свое мнение о происходящих событиях. Мы не говорим уже о «Лисистрате», где хор являлся обязательным коллективным участником действия. В «Экклесиазусах», близких по сюжетному построению к «Лисистрате», нет уже ничего подобного.

В то время, как в ранних комедиях Аристофана хору отводится около четверти текста, партия хора в «Экклесиазусах» занимает, по самому максимальному подсчету, девяносто два стиха из общего числа в 1180 строк, составляющих объем пьесы. Три песни хора вообще не приводятся в тексте: очевидно, он исполнял вставной номер — песню и пляску, никак не связанные с развитием действия.

В «Плутосе» хор, хотя и числится среди действующих лиц, играет фактически еще менее значительную роль, чем в «Экклесиазусах». В споре с Бедностью и в торжестве над ней хор никакого участия не принимает. Основным его назначением являются дивертисментные номера и пляски в перерывах между отдельными эпизодами. В обеих комедиях нет уже и в помине парабасы — центрального публицистического выступления поэта.

Так кризис полиса, распад общественных связей, объединявших граждан в социальное целое, находит отражение и в области художественного мышления. Разорение мелких свободных собственников-землевладельцев лишает древнюю аттическую комедию ее социальной базы. Разлагается сама ее структура. Все это побуждает Аристофана искать новые средства художественной выразительности.

«Плутос», являющийся идейным итогом творчества Аристофана, содержит в себе наиболее прогрессивные его тенденции: критику богачей и других паразитов общества, восхваление честных и скромных граждан-тружеников. Вместе с тем значение последних комедий Аристофана для мировой литературы заключается и в том, что поэт сумел найти те новые методы художественного отражения действительности, которые легли в основу реалистического изображения человека не только как обобщенного социального типа, но и как конкретной индивидуальности.

«Плутос», последняя из дошедших до нас комедий Аристофана, была также последней, которую он поставил от своего имени. Вскоре после нее он написал еще две комедии, передав их, однако, для постановки своему сыну Арароту, которого поэт рекомендовал таким образом зрителям как своего преемника. Впрочем, трудно судить, в какой степени оправдались надежды Аристофана: от комедий Арарота дошли только незначительные отрывки.

Около 385 года до н. э. Аристофан умер.

«Отец комедии» Аристофан был ярко выраженным тенденциозным художником, — писал Энгельс[50] подчеркивая этим главное достоинство творчества великого древнегреческого комедиографа.

Комедии Аристофана — великолепный образец гражданского, боевого, тенденциозного искусства. Автор «Всадников» и «Облаков» по праву может быть назван основоположником политической, обличительной комедии. Искренняя любовь к человеку-труженику, ненависть к богачам и зачинщикам войн, хищнически уничтожающим плоды человеческого труда, обеспечили Аристофану признательность передового человечества. Его комедии, порожденные такой далекой от нашего времени эпохой, пережили многие столетия и вошли в культуру человечества как одно из замечательных ее достижений.

Величие ума Аристофана, силу его бичующей сатиры, выразительность языка и красоту стиля видели его ближайшие потомки — эллинистические и римские поэты и филологи. Без тщательного труда нескольких поколений александрийских, а впоследствии византийских грамматиков, мы едва ли располагали бы сейчас почти полным текстом одиннадцати комедий древнего поэта и богатейшим материалом схолий к ним древних и средневековых комментариев. Нельзя не обратить внимание и на то обстоятельство, что из четырех великих афипских драматургов V века Аристофан находится в наиболее выгодном положении с точки зрения сохранности его произведений: от пьес Аристофана до нас дошла не менее, чем их четвертая часть, от пьес Эврипида — едва ли одна пятая, Эсхила — не более, чем одна десятая, Софокла — примерно одна пятнадцатая часть.

При всем том художественная специфика и обличительная смелость аристофановских комедий не благоприятствовали правильному их пониманию вплоть до эпохи Возрождения. Только на рубеже нового периода мировой истории, в условиях бурного наступления поднимающейся буржуазии против феодальной реакции, талант Аристофана находит безусловных почитателей в лице немецких гуманистов Иоганна Рейхлина и Филиппа Меланхтона, одного из первых английских утопических социалистов Томаса Мора и других прогрессивных представителей этой эпохи.

Обличитель католической церкви и средневековой схоластики Эразм Роттердамский в своей «Похвале Глупости», звучащей в целом ряде случаев совершенно по-аристофановски, непосредственно использует произведение древнего сатирика в главе, посвященной комическому прославлению Богатства-Плутоса.

Особенно близок к Аристофану по своей творческой манере великий французский гуманист-сатирик Франсуа Рабле, широко применявший приемы фантастической гиперболы и беспощадного гротеска в борьбе против средневековой схоластики и феодальной реакции. Выдающийся современник Рабле, Иоахим Дю Белле справедливо указывал, что Рабле «возрождает в наше время Аристофана»[51]. В 1953 году, в связи с четырехсотлетием со дня смерти Рабле, прогрессивный швейцарский филолог, член Всемирного Совета Мира Андрэ Боннар в специальной работе раскрыл общность гуманистических устремлений двух великих мастеров смеха — Аристофана и Рабле — и плодотворность их традиций для современной культуры.

Творчество Аристофана привлекало внимание и деятелей XVII–XVIII веков. Знаменитый драматург-классик Расин переделал комедию Аристофана «Осы», назвав ее «Сутяги».

Французский просветитель Дени Дидро, который в своей творческой практике шел иными путями, признавал гениальную одаренность Аристофана и общественное значение его творчества.

Известный английский романист и драматург Генри Фильдинг проявлял живой интерес к творчеству древнего сатирика. Он перевел на английский язык «Плутоса», а в стихотворном прологе к своей комедии «Судья в ловушке» высоко оценил аттическую комедию как образец общественного служения искусства: