До дома Устиньи они прошли задними улицами и, свернув в темный переулок, оказались у ворот.

— Где встретимся? — спросил он девушку.

— Приходи на неделе. У нас девушки будут прясть, а Епифану я скажу… да, пожалуй, он приедет за тобой. Ходить теперь по нашим улицам опасно. Бойся Федотки, он, наверно, уже сказал Осипу, и ждут где-нибудь.

Сергей сделал попытку поцеловать Устинью, но та ловко вывернулась и закрыла калитку на крючок.

— Спокойной ночи.

Итти окольной дорогой Фирсову не захотелось и, натянув глубже шапку, он пошел прямой улицей. Огней не было видно. Пимокаты и горшечники ложились спать рано, берегли керосин. Прислушиваясь к тявканью собак, Сергей прошел уже половину улицы. До моста оставалось несколько изб. Вдруг за углом крайней избы он заметил двух человек, притаившихся за штабелем бревен, лежавших на берегу реки. Сергей почувствовал прилив сил и буйную радость предстоящей драки. Он смело шагнул к штабелям.

— Здравствуйте вам, разрешите прикурить, — услышал он насмешливый голос. Коренастый Федотко загородил ему дорогу. За ним стоял второй парень, лицо которого Сергей не мог рассмотреть. «Наверное, тот и есть Осип», — промелькнуло в голове молодого Фирсова.

— А ты ослеп, что ли, видишь, не курю, если надо, прикуривай у своего приятеля. Отойди с дороги, — сказал он решительно.

— Извиняйте нам, — Федотко с ухмылкой приподнял шапку, — далеко путь-дорожку держите?

— Отойди с дороги, — повторил сердито Сергей.

— Ох, как вы меня напугали, шибко я боюсь. Оська, заступись за меня, — повернул он голову к приятелю. — Господин хороший пугает.

— Хватит тебе с ним толковать, дай ему по загривку и все, — угрюмо отозвался тот.

Сергей прикинул расстояние. От штабеля до насыпи было шагов пять. «Если ударить Федотка, можно будет проскочить». И, не долго раздумывая, он схватил лежавший у ног кол и кинулся на Федотку. Перепрыгнув через упавшего Федотку, он метнулся к насыпи и, почувствовав сильную боль в ногах, скатился вниз. Остальное помнил плохо. Очнулся, когда была глубокая ночь. Хотел подняться на ноги, но они слушались плохо. Видимо, Осип ударил по ним колом. Пополз на насыпь. Вот и мост. Опираясь на перила, с трудом перебрался на ту сторону и побрел к своему дому.

На стук вышел Прокопий и, увидев едва стоящего на ногах молодого хозяина, помог ему добраться до своей комнаты. Встревоженный Никита погнал работника за врачом.

— Кто тебя исхлестал? — сидя у кровати, допытывался он у сына.

Сергей молчал.

В соседней комнате горячо молилась Василиса Терентьевна.

— Пособи, пресвятая владычица, не оставь в своей милости раба твоего Сергея. — Старая женщина подняла глаза на лик богоматери, но та, казалось, целиком была занята кормлением своего младенца Иисуса и не слышала ее горячей молитвы.

…За время болезни Сергей похудел и осунулся. Подолгу сидел у окна. Дышал на обледенелые стекла в надежде увидеть Устинью. Однажды ему показалось, что она стоит на противоположной стороне улицы. Но мороз затянул стекло узором, и фигура девушки расплылась. Сергей торопливо соскреб лед, но улица уже была пустынна. Через неделю Сергей поправился.

В субботу, на первой неделе великого поста, заехала Дарья Видинеева. Это была женщина лет тридцати, с красивым, властным лицом, серыми, спокойными глазами, глядевшими из-под густых черных бровей. Толстые косы, лежавшие короной, как бы подчеркивали важность ее осанки. Ее приезд переполошил всю семью. Никита Захарович не знал, куда и усадить дорогую гостью. Правда, Дарья Петровна заехала как будто по делу, но хитрый Никита понял настоящую причину ее визита.

Сергей по обыкновению был с ней сдержан и отвечал на вопросы коротко. За чаем Дарья Петровна украдкой поглядывала на его побледневшее лицо и заметно волновалась.

— Так я жду вас на поминки во вторник, — поднимаясь из-за стола, заговорила Дарья Петровна, — скоро год, как скончался Василий Николаевич. Приезжайте всей семьей.

Простившись со стариками и Агнией, она протянула руку Сергею. Юноша почувствовал чуть заметное пожатие ее пальцев, которые задержались в его руке, и, скрывая смущение, шумно отодвинул стул.

На обеде, который устраивала Дарья Петровна, гостей было мало. Утром прикатил на своем рысаке местный исправник старый холостяк Пафнутий Никанорович Захваткин. Был он по обыкновению навеселе и, выпив несколько рюмок малиновки, окончательно раскис.

— Рано, рано умер Василий Николаевич, — вытаскивая надушенный платок, он поднес его к покрасневшим глазам и, с трудом ворочая языком, продолжал: — Мужчина, скажу я вам, был орел. Помню, как-то закатились мы с ним на заимку старообрядца Фомы Гагарина. Сам старикашка на вид неказистый, но зато девки у него картинные красавицы. Одна была солдатка, знаете ли, такая канашка, тонкая в талии, гибкая, как лоза, а вторая — ну, как вам сказать, — Пафнутий на миг закрыл глаза, — пампушечка, полненькая, знаете, такая. — Икнув, гость потянулся к бутылке. Расплескивая вино, он вскоре опустился в мягкое кресло и, уставив осоловелые глаза на хозяйку, забормотал: — Отменные, доложу вам, красавицы. Эту самую пампушечку покойный ваш супруг, дай ему бог царствия небесного, целую неделю таскал с собой по степи… Ик! — исправник икнул и вскоре погрузился в сон.

Дарья Петровна сделала слуге знак, и тот, обхватив грузное тело Захваткина, вынес его к подъезду. Уложив бренное тело гостя в санки, он махнул рукой кучеру. Вскоре после исправника пришел соборный протоиерей отец Дометиан, видный мужчина с львиной гривой волос, одетый в шелковый подрясник. Вместе с ним явилась и его супруга, высокая, худая, затянутая в корсет, немолодая женщина. Семеня на коротких ногах, в гостиную вкатился маленький шарообразный дьякон и, путаясь в подолах длинного подрясника, благоговейно поцеловал руку своей патронессы — сухопарой попадьи.

Пришли две купеческих семьи, и вслед за ними, кланяясь, не спеша, вошел Никита Захарович с Василисой.

— А где Сережа? — глаза хозяйки беспокойно забегали по лицу Никиты.

— Задержался. Скоро приедет, — тихо ответил он и занял стул.

Василиса Терентьевна поправила кашемировое платье с воланами, и пока хозяйка занималась гостями, она успела осмотреть обстановку гостиной. Бархат, ковры, трюмо с множеством безделушек из кости и ореха, мягкая плюшевая мебель, горки серебра и посуды в старинном буфете, украшенном инкрустациями, — все говорило о богатстве хозяйки. Даже толстый бухарский кот, растянувшийся на подоконнике среди цветов, как бы подчеркивал довольство дома Видинеевой. Дарья Петровна, по случаю поминок мужа, оделась в черное платье из тяжелого шелка, которое выгодно оттеняло белизну ее лица и шеи.

Сергей пришел, когда уже закончился молебен и гости усаживались за стол. Стафей, одетый в сатиновую рубаху и плисовые шаровары, стоял за спиной хозяйки. Улавливая незаметные для гостей знаки Видинеевой, глухонемой слуга выносил из кухни разные блюда. Мясного по случаю великого поста не полагалось. Никита Захарович по просьбе хозяйки угощал мужчин наливками, которых у Дарьи Петровны было в изобилии. Выпил и Сергей. Духовные отцы и купечество к концу обеда, потихоньку расстегнув верхние пуговицы брюк, продолжали опустошать тарелки с рыбой и пирогами. Разговор за столом стал оживленнее. Никита Захарович пил мало и только следил за гостями и хозяйкой. Пьяный дьякон тупо таращил свои круглые глаза на рыжик, поддетый им на вилку, и бормотал: «А-а, попался. Вот я тебя съем. Ам!» — гавкнул он по-собачьи и, напугав сидевшую рядом попадью, ловко подбросил грибочек в рот, зажмурился и провел ладонью по своему пухлому животу.

Наблюдавший за ним Стафей потрогал хозяйку за плечо, радостно замычал и показал на дьякона. Та весело закивала головой и занялась женщинами. Попадья что-то зашипела на ухо своему супругу, беспокойно ворочая маленькой головкой на тонкой шее то в сторону дьякона, то на пустые бутылки, стоявшие перед ним. Протоиерей лениво махнул рукой. По его добродушному лицу было видно, что он привык к выходкам своего дьякона. Первым стал собираться домой богатый мануфактурист Петр Иванович Кочетков. За ним поднялись и остальные гости.