Одеты…

Каптенармус Нарежный — бывший простой уланский солдат, дослужившийся до вахмистров Гвардии и прикомандированный теперь к училищу для исполнения своей должности хранителя всех наших шинелей, мундиров и сапог — с едва уловимой усмешкой в глазах поворачивает и осматривает наши фигуры — фигуры таких теперь неуклюжих и робких «господ барчуков», добровольно делающихся солдатами.

— Шароварчики узковаты! — говорит Нарежный деловито. — Беспременно перемените, барин! — Нешто можно в таких штанах сесть в седло?! Один смех будет!

С Нарежным — спорить трудно.

Этот высокий и довольно красивый мужик из под Полтавы, добившийся вахмистерских шевронов — лучше знает, что хорошо и что плохо для кавалериста, что нужно и что не нужно.

И когда все что следует пригнано, одето и прилажено — нас, уже облеченных сверху в серые солдатские шинели — ведут обратно в «эскадрон».

Опять вестибюль.

Около дежурной комнаты — опять группа новых кадет — наших будущих товарищей по курсу.

Это — провинциалы, кадеты корпусов, расположенных в других городах, вне Петербурга.

Орловцы — Бахтина, Нижегородцы графа Аракчеева, Полтавцы, Полочане и, конечно, Москвичи с Лефортова…

Сбор со всех концов Империи…

В этот день выпускных кадет привозят в Питер специальными поездами, разбивают, «по училищам» на дебаркадерах вокзалов и разводят по всем направлениям столицы…

Прибывших провинциалов в свою очередь отправляют в баню, а мы — уже очищенные и переодетые — останавливаемся посреди вестибюля и покорно ждем своей участи…

И она теперь близка, эта участь…

Сверху, по левой от входа каменной лестнице — корнетской лестнице — лихо стуча шашкой по ее ступенями гремя шпорами — спускается он.

Он — первый юнкер — «корнет», исполняющий сейчас обязанности дежурного по эскадрону.

Его, по-видимому, вызвал к себе дежурный офицер, т. к. юнкер деловито подходит к последнему, «отчетливо» щелкает шпорами и подносит руку к головному убору.

— Примите эту группу молодых, Авалов! — говорит офицер. — Проведите во взводы и назначьте временные койки… Окончательную разбивку сделает завтра командир эскадрона!..

— Слушаюсь! Пожалуйте, господа!

Покорные и молчаливые движемся мы вслед за нашим вождем в шпорах.

Поднимаемся вверх — но поднимаемся по правой, зверской, лестнице, следуя традиции, теряющейся во мгле веков.

Кто первый ввел в Николаевском Кавалерийском Училище его традиции — установить трудно — хотя передаваемые из уст в уста предания гласят, что многие из юнкерских обычаев и чудачеств были введены никем иным, как Михаилом Юрьевичем Лермонтовым и его сверстниками, также прошедшими в качестве питомцев это учреждение Императора Николая I-го, носившее в то время наименование «Школы Гвардейских Подпрапорщиков и Кавалерийских Юнкеров».

Бессмертный и Великий творец «Демона» как известно, по окончании юнкерства вышел в Лейб Гусарский полк, откуда, впоследствии, был переведен на далекий Кавказ, вдохновивший его для целого ряда замечательных произведений.

Но муза навешала Лермонтова уже и во взводах школы — чему является свидетельницей знаменитая юнкерская молитва, входящая в собрание его стихотворений:

Кто решается идти в «школу», избирая своим жизненным путем путь офицера конницы — тот должен знать — для чего и на что он идет.

Он должен молчаливо, покорно и сознательно согласиться со всем, что ждет его в грядущем в виде всевозможных моральных барьеров, канав и ирландских банкетов.

Сегодня ты — «зверь», «вандал» и «скиф», трепещущий под зорким взглядом благородного корнетства, едва садящийся на учебного коня, представляешь собою только подобие юнкера кавалерии, — а через год — ровно через год в это время — ты сам уже благородный корнет и хранитель всех традиций школы!

Терпи же, молодой вандал!

Иди через все огни — и стремись к одному:

Быть ловким, «отчетливым», «лихим», благородным, дисциплинированным и верным.

Верным Богу, Царю, Отечеству, долгу, оружию, товарищам, полку, штандарту — и коннице, родной коннице, лучше и величественнее которой нет ничего на свете!

Не в одной «школе» был и есть «цук».

Его подобие существует везде — и везде оно в своем роде — начиная от «фуксов» в студенческих корпорациях немецких университетов и кончая знаменитым Сен-Сиром прекрасной и республиканской Франции.

Кто хочет — пусть проверяет!

Нужно стать кавалеристом, а не только обучиться езде и ношению той или другой формы.

Надлежит — впитать в себя весь дух конницы, понять его истинную сущность, сделаться кавалеристом манежа и полей, а не гостиных и ресторанов.

Нужно влюбиться — и влюбиться страстно, до гроба — в свою профессию, в свой будущий полковой штандарт, в искусство езды, в густую пыль летних учений, в тревожные звуки сигналов, в гармонию «генерал-марша», в пряный и милый запах конюшен, в ласковое ржание коней — влюбиться во все это так, чтобы все остальное считать на земном шаре второстепенным и мало интересным…

— Пусть другие будут кем угодно, но я всегда буду тем, чем есть и чем хотел быть! — сказал как-то Скобелев, выезжая на рекогносцировку. — Ни в обер-прокуроры, ни в обер-контролеры я не пойду!..

Шествуйте же покорно за ведущим вас в помещение эскадрона дежурным юнкером, господа сугубые звери и будущие корнеты!

Не вы первые, не вы последние.

Многих уже выпустила в ряды российской конницы славная гвардейская школа и не мало славных имен дала она истории…

Средняя площадка училища, на которую нас выводит Авалов — пустынна и тиха.

Это место ежедневного сбора юнкеров эскадрона на утреннюю и вечернюю молитву, на перекличку, на сборы перед завтраком и обедом.

Во внутренней стене, — сейчас же около лестниц — наглухо закрытая дверь в церковь, икона с лампадой над этою дверью, по сторонам — мраморные доски с именами юнкеров, наиболее успешно окончивших школу в разные времена ее существования.

Прямо перед глазами, у наружной стены — в промежутке между большими окнами, выходящими на Ново-Петергофский — портреты Императоров, начиная с Николая Павловича — все они в форме частей кавалерии.

Тщательно натертый паркет, торжественный блеск золотого багета на портретных рамах.

— Пока распределите себе койки во взводах временно, господа!.. — говорит Авалов. — Завтра утром разбивку сделает полковник… Полковник Карангозов… Сейчас еще никого нет в школе… Корнетство еще в отпуску после лагерей…

Мы облегченно вздыхаем…

Наши «корнеты», действительно, еще не вернулись из летнего отпуска. Они все еще в пути и прибудут только к вечеру.

Уже более спокойно мы разбираем койки, вешаем на них карандашные записочки и возвращаемся к «корнету».

Последний, приехавший из отпуска на сутки раньше — по-видимому мягок и благодушен.

— Будете мне представляться, господа! — говорит он, усаживаясь на тумбочку при одной из коек. — Представляйтесь по очереди, останавливаясь передо мною за четыре шага!

И наше «представление» начинается.