— Да, это верно, — помолчав минуту, сказала хозяйка. — Я уже сама об этом подумывала. И раз пани Свицкая изъявила желание работать у нас, то почему мне не исполнить желание дамы, которая в свое время нас удостаивала заказами?

Наина Бронислава вежливо поклонилась.

— Безусловно, — сказала она, — если только пани умеет хорошо кроить?..

Эти слова были сказаны вопросительным тоном.

В эту минуту одна из машин остановилась; работавшая на ней мастерица подняла голову и стала внимательно прислушиваться к разговору.

Три женщины, стоявшие у большого стола, минуту-другую молчали. Хозяйка и ее помощница вопросительно смотрели на Марту, а Марта разглядывала лежавшие на столе выкройки. Они были сверху донизу, вдоль и поперек исчерчены черными линиями, прямыми, кривыми, они образовывали всевозможные геометрические фигуры, в которых неопытному глазу трудно было разобраться.

Марта медленно, с трудом подняла веки.

— Я не могу вас обманывать, это было бы нечестно с моей стороны и, пожалуй, ни к чему бы не привело. С кройкой я знакома, но очень мало, могу скроить воротничок и, пожалуй, простую рубашку… Но нарядное белье, не говоря уже о платьях и пальто, я кроить не умею…

Хозяйка магазина помолчала, а на губах панны Брониславы появилась ироническая улыбка.

— Удивительно! — сказала она, обращаясь к хозяйке. — Столько народу хочет заняться шитьем, но как трудно найти кого-нибудь, кто хорошо кроит! А это ведь основа всей работы.

Затем эта, видимо, опытная портниха обратилась к Марте:

— А как насчет шитья?

— Шью я неплохо, — ответила Марта.

— Конечно, на машине?

— Нет, на машине я никогда не шила.

Панна Бронислава с недовольным видом скрестила руки на груди и стояла молча. Хозяйка была теперь уже менее любезна, чем раньше.

— Право же, — сказала она, запинаясь и с некоторым смущением, — право, мне очень жаль… мне нужна мастерица, умеющая кроить… и шить тоже, но на машине… у нас шьют только на машинах.

И снова наступило молчание. Губы Марты дрожали, лицо то краснело, то бледнело.

— Пани, — она посмотрела на хозяйку мастерской. — А разве я не могу научиться?.. Я работала бы пока даром… чтобы получиться…

— Это невозможно! — почти резко перебила ее панна Бронислава.

— Это неудобно, — сказала и хозяйка, более вежливая, чем ее мастерица, и пояснила: — Мы шьем большей частью по заказам, из материалов, слишком дорогих для того, чтобы на них учиться. У нас всегда спешка, потому что из-за недостатка опытных мастериц мы задерживаем заказы… а это влечет за собой убытки и неприятности. Поэтому я могу принять только хорошо подготовленную работницу. Поверьте, мне очень жаль, что я не могу исполнить вашу просьбу.

Машина, умолкшая в начале разговора, снова застучала. У склоненной над ней женщины на глазах были слезы.

Выйдя из магазина, Марта пошла не домой, а в противоположную сторону. По выражению ее лица легко было догадаться, что она бредет без цели; ее спрятанные в рукава пальцы были судорожно сжаты.

У нее было бессознательное, но сильное желание стиснуть руками свой пылающий лоб. Назойливо стучала в голове одна мысль: «Ни на что не гожусь». Мысль эта разила, как тысяча молний, тысячью кинжалов пронизывала мозг, ударяла в виски, сжимала сердце. Несколько минут спустя Марта сказала себе: «Всегда и везде одно и то же».

Некоторое время она шла, ни о чем не думая, и только бессознательно, но упорно твердила про себя: «Не годна!»

Потом опять та же мысль и вопрос: «Что же преследует меня всегда и везде и гонит отовсюду?..» Марта потерла рукой лоб и ответила себе:

«Это я всегда и везде преследую сама себя и гоню себя отовсюду…»

Ей стоило больших усилий думать. Она вспомнила все пережитое в последнее время, начиная с того момента, когда она в конторе Жминской села за фортепиано и плохо сыграла скучную «Молитву девы», и кончая той минутой, когда, стоя в мастерской, она на предложенные ей вопросы вынуждена была ответить: «Нет, не умею!» «Всегда одно и то же! — повторяла она про себя. — Все умею понемножку, ничего — как следует… Все мои знания только для украшения или мелких удобств жизни, а настоящей пользы они принести не могут».

Эти мысли, как сетями, опутали мозг Марты и утомили ее. Уходя утром из дому, она была так озабочена, так поглощена новым планом, что даже забыла поесть. Глядя на Яню, которая пила молоко, она даже почувствовала отвращение к еде. Ее душевное состояние отражалось и на физическом. Ноги подкашивались, сердце билось часто и сильно, хотя она шла медленно. Теперь ее мучил новый вопрос, он вылился в одном слове: «Почему?» Но к этому слову присоединялись другие, сначала бессвязные, они постепенно складывались в определенную мысль. «Почему это так? — спрашивала себя молодая женщина. — Почему люди требуют от меня то, чего мне не дали? Почему мне не дали в юности того, чего требуют сегодня люди от меня?»

Неожиданно Марта вздрогнула, почувствовав, что кто-то коснулся ее плеча.

— Вы меня не узнаете? — спросил мягкий, даже робкий женский голос.

Марта обернулась и увидела ту женщину, которая, когда она вошла в мастерскую, подняла голову от машины и вежливо ей поклонилась, а потом перестала шить и внимательно прислушивалась к разговору, который решил участь Марты. Она была некрасива, невзрачна, но, как почти все варшавянки, изящна и прилично одета. Ее рябое лицо выражало ум и доброту.

— Вы меня, наверно, не узнали, — идя рядом с Мартой, говорила она. — Я — Клара, работаю в мастерской пани Н. почти пять лет. Я шила когда-то платья для нас и относила их вам на Граничную улицу.

Марта смотрела затуманенным взглядом на шедшую рядом с ней женщину.

— В самом деле, теперь я вас узнала, — с трудом проговорила она минуту спустя.

— Простите, что я посмела остановить вас на улице, — продолжала Клара, — но вы всегда обращались со мной так вежливо и ласково. У вас была такая милая маленькая дочка… А что, ваша девочка…

Она не решалась договорить, но Марта угадала невысказанный вопрос.

— Да, она жива, — ответила она.

Это было сказано почти машинально, быстро и невнятно, но в тоне Марты была какая-то новая горечь. Помолчав, Клара сказала словно в раздумье:

— Когда я услышала о смерти пана Свицкого, я сразу подумала: что же вы будете делать одна с ребенком? И очень обрадовалась, когда увидела вас в мастерской и подумала, что вы будете работать у нас. Это было бы очень хорошо, потому что пани Н. добрая женщина и платит не плохо… Панна Бронислава, правда, немного капризна и придирчива, но, когда нуждаешься, приходится кое с чем мириться, лишь бы иметь работу. Поэтому мне жаль, очень жаль, что пани Н. вам отказала… Я сразу вспомнила мою бедную Эмильку…

Последние слова швея сказала тише и словно про себя, но Марту они заинтересовали больше, чем все сказанное до них.

— А кто эта Эмилька, панна Клара? — спросила она.

— Это моя двоюродная сестра, она на несколько лет моложе меня. Наши матери родные сестры, но, как это часто бывает, судьба у них была разная. Мать Эмильки вышла замуж за чиновника, а моя — за ремесленника. Эмилька росла барышней, а я — простой девушкой. Притом она красивая, а меня обезобразила оспа, когда мне было лет двенадцать. Моя тетя, бывало, не раз говорила: «Дам Эмильке образование, потом выдам замуж за подходящего человека». Сначала она держала для Эмильки гувернантку, потом посылала в пансион. Моя мама очень горевала, что я рябая, а отца это не очень огорчало: «Ну и что ж такое? — говорил он. — Будет некрасивая, не выйдет замуж — велика беда! Сколько холостых мужчин на свете, а разве им от этого хуже живется?» Но мать отвечала: «Мужчина другое дело! Не дай бог, случись с нами что-нибудь, так Клара, если не выйдет замуж, помрет с голоду!» Но отец только смеялся, а иногда и сердился. «Эх вы, бабы, бабы! — говорил он. — По-вашему, если не выйдет замуж, так и с голоду умрет! Разве у девушки нет рук, что ли?» А надо вам сказать, что сам он был плотник и любил похвалиться своей силой. Он говаривал, бывало: «Руки — это все! Голову господь одному дает, другому не дает, а руки у каждого есть!» Мне было тринадцать лет, когда родители отдали меня в учение в швейную мастерскую; конечно, они платили за меня, и немало платили, но зато, слава богу, я научилась всему, что нужно…