Костя осторожно посмотрел на своего соседа справа.

Справа работал Сережа Бойков. По его лицу трудно догадаться, слышал он что-нибудь или нет. Во время работы чаще всего его губы сложены трубочкой: Сережа знает, что свистеть в мастерской неприлично, а свистеть хочется, поэтому он бесшумно дует на разные мотивы.

Он работает с удовольствием, потому что вокруг работают его товарищи. Пять лет Сережа прожил в детском доме и не представляет себе, как можно жить без друзей, которые всегда под рукой.

За молоток он спокоен. В детском доме он кое-что мастерил, и держать в руках напильник ему не впервой. Мастер Матвей Григорьевич тоже воспитывался в детском доме. Ну что ж, и Сережа может стать мастером. Вообще-то он еще как следует не задумывался над своим будущим. Всё как-то времени нет: то — то, то — другое. Да и чего особенно беспокоиться? Раз у всех получается биография, значит и у него получится. После молотка, кажется, дадут делать ножовку; не заметишь, как и время пролетит.

С будущего года они пойдут на завод (с первой же получки он купит себе кило халвы). Вот было бы здорово так всей группой уже и не расставаться. А то ему всегда немножко тоскливо: только сживешься с ребятами, глядишь — и разъедутся в разные стороны. Жили б в одном городе, кто на квартире, кто в общежитии, — в гости можно было б пойти. В свои пятнадцать лет он очень мало бывал в гостях: родственников у него нет, а когда заходишь в общежитии из своей комнаты в другую к ребятам, то это всё-таки не настоящие гости.

Звал, правда, к себе домой Костя Назаров, но неохота к нему итти. Чего он, действительно, дурака-то валяет? Работать не хочет и мастеру нагрубил… Надо будет с Петей Фунтиковым и с ребятами поговорить…

Вечером, узнав всё, Фунтиков спросил Сережу:

— Ты говоришь, он тебя сегодня в гости звал?

— Вообще звал. Хоть сегодня, хоть когда.

— У нас что завтра? Воскресенье? Позови Назарова к нам.

— Куда это — к нам? — удивился Сережа.

— В общежитие, в нашу комнату.

— В гости, что ли?

— Ну, в гости. Как хочешь называй. Печенья надо купить.

— Это такому парню печенье? — задохнулся Сережа.

Печенье он всё-таки купил, но на стол не положил, а спрятал под подушку.

Костя пришел, когда все четверо были в сборе. Это несколько удивило его, но в конце концов ему было всё равно.

— Здоро́во, ребята! Общий поклон! — сказал он, останавливаясь в дверях.

— Заходи, — пригласил его Сеня Ворончук.

— Шикарно живете.

— А разве дома хуже? — спросил Сеня.

— Спрашиваешь! Тут над тобой никого нет, сам себе хозяин, а там на каждом шагу мать. Одних слез за неделю не оберешься. Да зачем так, да зачем этак, да что ж это будет… Тьфу!

— Это ты на кого? — полюбопытствовал Митя.

— Да нет, она тетка хорошая. Если, конечно, не распускать.

— Рассказать бы ей, как ты ее обзываешь, — Фунтиков посмотрел на Костю недобрым взглядом.

— Так я же шутя, — поправился Костя. — А вообще у нас в городе с родными попроще, чем у вас. У вас, говорят, взрослому сыну в ухо могут заехать, а он отвечает: «Спасибо, маманя, за науку»…

— И всё-то ты врешь, — сказал Петя.

— Конечно, зависит от культуры. У нас за такое дело протоколы составляют. Ну, а в деревне, конечно, другой разговор…

— Ты насчет деревни полегче, — со злостью сказал Сеня. — А разговор с тобой всюду будет одинаковый.

Почувствовав в голосе товарища угрожающую нотку, Костя сообразил, что его пригласили в госте не зря и что надо держать ухо востро.

— Чего это вы все дома? — спросил он.

— Ждали тебя, — просто ответил Петя Фунтиков.

— Ого! — сказал Костя. — Честь какая.

— Порядочная, — подтвердил Петя.

Костя вынул из кармана коробку папирос, открыл ее и положил на стол.

— Закуривайте, — пригласил он широким жестом. — Не хватит, еще купим.

Сережа потянулся было за папиросой, но его рука повисла в воздухе: он услышал, как Петя сказал:

— Не курим, спасибо.

Для естественности, чтобы вывести свою руку из неловкого положения, Сережа всё-гаки взял папиросу, прочитал на гильзе «Казбек. Ява. Москва» и положил ее обратно в коробку.

Костя обвел всех быстрым взглядом, побледнел и поднялся с места.

— Бить будете? — звонким голосом спросил он. — Четверо на одного?

— Четверо на одного, — подтвердил Петя.

Не спуская глаз с товарищей, Костя стал медленно боком пробираться к выходу.

— Митька, запри дверь, — сказал Сеня.

Костя закурил и попробовал выпустить кольцо дыма, чтобы показать, что он ни капельки не трусит. Кольцо получилось такой причудливой формы, что Косте самому стало страшно, до чего же он растерялся.

— Расскажи: что у тебя вышло с Матвеем Григорьевичем? — предложил Петя.

— Наябедничал? — обернулся Костя к Сереже Бойкову.

— Дурак, — ответил Сережа.

— Ничего такого особенного у меня не получилось, — быстро заговорил Костя. — Я запорол молоток. Делов палата, убытку на семь двадцать, могу хоть сейчас вернуть.

Он полез в карман, сгреб всё, что там лежало, и вывалил на стол деньги, гребенку, перочинный нож, серебряную конфетную бумажку.

— А почему семь двадцать? — полюбопытствовал Петя.

— Государственная цена одного молотка.

— Неточно считаешь, — сказал Сеня Ворончук.

— Как это неточно? Мастер говорил, — семь двадцать.

— Молоток обходится семь двадцать, а ты-то влетишь в копеечку.

— Кому это я влечу? — запальчиво спросил Костя. — Тебе, что ли?

— И мне. Всем.

— Меня мать кормит, отец по исполнительному листу присылает.

— Вот дубина! — восхищенно сказал Сережа Бойков.

Все четверо молча смотрели на Костю.

Тот понял, что его как будто не собираются бить, и начал постепенно обретать спокойствие. В спокойном же состоянии он стал значительно наблюдательнее и приметил, что четверо его соучеников смотрят на него с обидным любопытством.

— Ты газеты-то читаешь? — почти дружелюбным голосом спросил Петя.

— Читаю.

— Врешь, наверное.

— А вот не вру.

— А ну, как фамилия председателя Всемирного Совета Мира?

— Всемирного? — переспросил Костя, чтобы оттянуть время.

Дорого бы сейчас он дал, чтобы иметь возможность выпалить неизвестную ему фамилию прямо в лицо четверым своим судьям.

— Ладно. Не знаешь. Давай другое…

— Хотите, я вам наизусть всю таблицу футбольного первенства за прошлый год скажу? — предложил Костя.

— Обойдемся.

— Пусть он скажет, где у нас строятся крупнейшие ГЭС, — сказал Митя.

— Что, вы меня совсем за человека не считаете? — обиделся Костя.

— У нас под Полтавой такому парню коров бы не доверили пасти, а тут — пожалуйста — сиди с ним в одной группе, — Сеня Ворончук досадливо махнул рукой и отошел к окну, показав этим, что лично для него вопрос исчерпан.

Теперь даже если бы кто-нибудь из ребят открыл дверь, Костя всё равно не ушел бы: он не мог уйти, оставив за своей спиной такое безоговорочное презрение к себе.

Сбиваясь, он попытался назвать крупнейшие электростанции, но сейчас это его уже не спасло. Он заглядывает в глаза ребятам, пробует улыбнуться, превращая разговор в шутку, дает понять, что дело не стоит выеденного яйца.

Сколько раз приходилось Косте Назарову стоять перед директорами школ, воспитателями! Но вот так, в комнате своих товарищей, которые позвали его в гости, а сейчас разговаривают с ним, как со шкодливым щенком, — так стоит он впервые, и так погано, как сейчас, у Кости Назарова еще никогда не бывало на душе.

Простота обстановки отнимала у Кости уверенность и силу сопротивления. Он привык, что его ругают в помещении классов, в кабинетах на собраниях, но здесь, в самой обыкновенной комнате, четверо ребят отказываются от его первосортных папирос, задают ему простые вопросы, на которые он не может ответить, и сидят сейчас в таком неодобрительном молчании, что лучше бы уж набросились на него все вчетвером и надавали тумаков.

— Где печенье? — спросил Петя Фунтиков.