Мальчик снова посмотрел на капитана.

— Браво! — еще раз крикнул тот и сел.

— Тише, — вдруг отчетливо сказал конторщик, глядя через голову Майка на капитана. — Тише, вы не в кабаке.

Капитан резко повернулся к конторщику. Майку показалось, что капитан сейчас бросится на его соседа. Но конторщик в упор смотрел на капитана, и лицо у него было решительное и спокойное.

Так с минуту они смотрели друг на друга. Потом капитан пробормотал что-то сквозь зубы и отвернулся. Мальчик удивился. «Вот так герой», — подумал он. Конторщик начинал ему нравиться.

На полотне кривлялся киноартист с гладко прилизанными волосами. Потом… Потом Майк вцепился руками в подлокотники. На экране появилась та самая фабрика, где работает его мать. Конечно, та самая. Здесь возле железных ворот Майк ждал вчера маму. Вдруг мальчик подпрыгнул в кресле. Мама! Вот она стоит в цехе вместе с другими работницами. Ну, сейчас мама скажет, что́ она думает о войне.

Зал умолк с той самой минуты, когда на экране появилось зловещее слово «Война». Люди сидели напряженные и неподвижные. Никто даже не шевельнулся, когда капитан кричал «браво», и в настороженной тишине раздавался только наглый, слащавый голос диктора. «Наш корреспондент посетил швейную фабрику, где беседовал с рабочими и работницами…»

Ядовитое облако лжи ползло с экрана в зал, окутывало людей, и они сидели как будто одурманенные. Казалось, что ни у кого не было сил прекратить это. В зале вдруг стало душно, как перед грозой, когда небо уже потемнело, и в тишине не шелохнется ни один лист.

А с экрана несся наглый голос: «Все работницы швейной фабрики утверждают, что в период войны у них были прекрасные заработки, и с сожалением вспоминают время, когда они могли относить свои сбережения в банк и отправлять детей на летний отдых в провинцию».

Диктор на мгновение умолк, и вдруг тишину прорезал звонкий мальчишеский голос: «Неправда! Мама не хочет войны!»

Мгновенье тишины, потом послышался грохот стульев, крики — и забушевала гроза. Мощное «Долой войну!» неслось по залу. Зрители ожили и выпрямились, как выпрямляется после дождя трава, поникшая в предгрозовом душном затишье. Люди как будто избавились от дурмана, кричали, стучали ногами, свистели.

Администрация включила свет. Испуганный вызванной им бурей Майк съежился в кресле. Капитан повернулся к мальчику:

— Это ты кричал, — злобно сказал он.

— Да, это он кричал, — спокойно ответил конторщик и встал.

Тут Майк увидел, что у конторщика нет одной руки. Слева у него болтался пустой рукав. Конторщик поднял здоровую руку. В зале стихли.

— Пусть мальчик еще раз скажет, хочет ли его мать войны! — крикнул он.

— Долой! — закричал толстый мужчина в черном котелке. — Продолжайте сеанс!

В зале снова поднялся шум. Кто-то крикнул, чтобы мальчишку вывели. Конторщик опять поднял руку.

— Пусть тот, — сказал он, когда шум улегся, — кто хочет продолжения сеанса, подойдет сюда. Я ему покажу вот это. — Конторщик помахал пустым рукавом. — Пусть этот человек покажет мне, что он получил от войны.

— Чековую книжку, — ответил чей-то голос, и кругом засмеялись.

Никто не подходил к конторщику. Тогда он протянул здоровую руку Майку, и тот увидел снизу его ласковое, улыбающееся лицо. Мальчик ухватился за руку конторщика и встал рядом с ним.

— Скажи, что́ думает твоя мать насчет войны, — сказал конторщик.

Майк оглянулся вокруг. Некоторые смотрели на него с удивлением, многие очень дружелюбно. Капитан сидел отвернувшись и нервно постукивал пальцами по ручке кресла.

— Это неправда, — произнес мальчик. — Мама не хочет войны. Мой отец вернулся без ноги.

Громкий шум покрыл его слова. Люди аплодировали, свистели. Некоторые кричали: «Долой!»

Покрывая шум, снова заговорил конторщик:

— Ясно, кто хочет войны. Давайте сделаем так: уйдем из кинотеатра, и поставим пикет у входа. Пора прекратить фашистскую пропаганду.

— Пикет уже стоит, — крикнул кто-то из задних рядов.

— Тогда пойдемте!

В зале захлопали откидными креслами, и люди начали заполнять проходы. Только несколько человек остались сидеть в опустевших рядах. Директор кинотеатра бегал по залу, уговаривая зрителей не уходить, но его никто не слушал. Капитан, сосед Майка, сидел неподвижно, уставившись на пустой экран. Когда Майк вместе с толпой вышел на улицу, он вдруг вспомнил, что так и не посмотрел «Свет славы». «Ну ладно», — подумал мальчик. Он знал, что сказал правду, и это принесло ему удовлетворение. Да и мужчина за штурвалом на рекламном щите как-то потускнел в воображении мальчика. Другое дело — конторщик. Каким он оказался смелым и решительным человеком! Вот это настоящий герой! С одной рукой — и не испугался капитана.

Майк уже решил бежать домой, когда увидел того человека, который дал ему полшиллинга. Он ходил возле входа в кинотеатр. На груди у него висел плакат с надписью: «Здесь показывают фашистскую хронику. Долой пропаганду войны!»

Майк подошел к нему.

— Это я сказал, что моя мать не хочет войны. — Мальчик застенчиво улыбнулся. — Помните, вы дали мне полшиллинга? Я на них пошел в кино.

Мужчина положил ему руку на плечо.

— Ты сказал правду, — произнес он, — а правда сейчас очень нужна. Я думаю, что ты вырастешь мужественным и смелым человеком.

Майк пошел домой. Мальчик больше не смотрел на рекламные щиты. Он только что видел настоящую борьбу в настоящей жизни.

Дик жил в штате Северная Дакота в Америке. У его родителей была маленькая хижина, сделанная из фанеры и бревен, которые принесла река. Не особенно удобное жилище, и крыша всегда протекала, хотя бы шел самый маленький дождь. Но если ничего лучшего не видеть, так и это покажется хорошим.

Зато уж какое раздолье было для Дика в лесу! Вернее, не в лесу, потому что кругом остались одни пни: лес весь вырубили. Но между пнями рос кустарник, и неподалеку протекала река. В двух километрах от хижины Дика находились заброшенная дача и возле нее сад с высокими деревьями. Раньше на этом месте работала лесопильная фабрика. Но когда лес кругом вырубили, фабрика остановилась и все отсюда уехали. Дик один был всему хозяин.

Черный Билль, отец Дика, остался сторожем возле пустой фабрики. Компания разрешила ему построить здесь свою хижину. Биллю даже позволили использовать куски фанеры, которые валялись на фабричном дворе. Директор фабрики оказался таким добрым потому, что Билль работал здесь пильщиком пять лет и оставил под пилой три пальца правой руки.

В общем Билль хорошо устроился. Возле хижины он разбил огород — всего несколько грядок с картофелем и овощами. Больше нельзя было, потому что земля принадлежала не ему. Но всё равно Билль жил здесь настоящим хозяином с женой Деллой и сыном. Компания платила ему только 5 долларов в месяц за то, что он сторожил фабрику. Поэтому Билль ходил каждый день в город за десять километров. Там он работал на заправочной станции — мыл автомобили, а вечером возвращался в свой дом.

— Негр, — говорили ему белые в городе, — ты там неплохо устроился, негр.

— Да, — отвечал Билль. — Я хорошо устроился.

Билль всегда говорил так мало. При этом он улыбался и запускал большую черную руку в свои курчавые волосы. Но улыбался Билль очень хорошо. За эту улыбку его Делла и полюбила. Билль всё умел делать. Когда Делла с ним познакомилась, он вырезывал ей из дерева гребни и разные игрушки, починил домик, где она жила со старухой-матерью, смастерил кресло для матери, приходил колоть дрова и носить воду.

Делла выглядела почти совсем белой, если бы не черные волосы, не скажешь, что негритянка. Она была очень разговорчивая и веселая. Так они и жили — Делла всегда болтала, а Билль молчал и улыбался.

Дик был совсем белый, похожий на мать. Он вырос здесь, в этой хижине. Когда фабрику закрыли, Дик только что родился. А сейчас ему исполнилось уже десять лет. В город, где работал отец, он никогда не ходил. Что ему было там делать? Дик не умел ни читать, ни писать, но в этом городе школы для негров не было. Билль ничем не мог помочь сыну, потому что сам никогда не учился, и Делла тоже. Билль только беспокоился о том, чтобы Дику было что поесть, и для этого ходил в город каждый день. А Дик с матерью оставались в хижине. Делла не скучала, потому что у нее всегда хватало работы. Летом — в огороде, а зимой она плела корзинки, которые Билль носил в город и отдавал в магазин. К ним никто никогда не заходил, — только почтальон Вильям.