Мастер часто затягивался и от дыма щурил левый глаз. Потом папироска у него потухла, но глаз попрежнему остался слегка прикрытым. Может, так он лучше видел, что происходило в душе его ученика?

Иван Сергеевич вспомнил, как он сам в первый раз. шел на завод и вот так же сомневался в своих силах. Наверняка и другие его питомцы, окончившие в этом году училище, переживали сейчас то же самое. Но этот парень из далекого туркменского селения, всего два года назад впервые увидевший город, кажется, волновался больше всех.

Иван Сергеевич долго молчал, прежде чем опять заговорить. А Ашир сидел и с грустью посматривал на свои тиски.

— Совет мой тебе, Ашир, будет такой, — сказал, наконец, мастер. — Иди на механический. Учился ты старательно, знания у тебя есть. Только вот о чем не забудь: до сих пор ты усваивал то, что тебе говорили, и делал так, как тебе показывали. Верно? Теперь этого мало. В работе сам старайся отыскать новое, живинку в каждом деле ищи. А товарищи и на заводе найдутся, будешь прилежно работать — и друзья будут хорошие. — Иван Сергеевич посмотрел своему ученику в глаза и сказал то, что он, судя по всему, считал главным в этом разговоре: — Держись ближе к людям, коллектив уважай. Коллектив тебе во всем поможет.

Черные глаза Ашира блестели, руки его будто старались разгладить фуражку, но еще больше ее комкали. В конце концов он не усидел и встал со скамейки.

— Значит, заявление не надо подавать, правильно?

— По-моему, не надо.

— И по-моему, тоже! А председателю колхоза я письмо напишу, пусть пока не ждет. Еще подучусь в городе и приеду. И друзьям своим в колхоз напишу, чтобы ехали в наше ремесленное учиться. Правильно?

Опершись о скамейку обеими руками, Иван Сергеевич тоже встал. Он вытер пот со лба и шеи и — покосился на Ашира.

— Твердо решил итти на завод? — спросил он, и лицо его опять стало добрым, улыбающимся, морщинки со всех сторон сбежались к уголкам глаз.

— Твердо! — Ашир переступил с ноги на ногу и неожиданно тихо попросил — Иван Сергеевич, придете посмотреть, как я работаю?

— Обязательно приду. Ты тоже заходи, не забывай. Тебе вот жалко расставаться с училищем, а мне, думаешь, легко тебя отпускать, да? Эх, ты!.. — Иван Сергеевич взял Ашира за плечи и потряс. — Крепыш! А каким пришел, помнишь?

Ашир вскинул голову и широко расставил ноги — попробуй столкни.

— Не забыл…

Они вышли из мастерской и молча постояли на самом солнцепеке, не замечая, что рядом манит тенью развесистое дерево. А день был на редкость жаркий, ни ветерка, ни облачка на небе. Потом они пересекли двор и опять остановились возле ворот. Прощаясь, они крепко, по-мужски пожали друг другу руки.

— Ну, в добрый час, Ашир, желаю тебе удачи!

В горле у Ашира что-то царапнуло и остановилось, мешая дышать. Он откашлялся, чтобы ответить Ивану Сергеевичу, но не смог и быстро зашагал по тротуару, чувствуя на себе пристальный взгляд мастера.

На автобусной остановке никого не было кроме черномазого парнишки, одетого в мохнатую баранью шапку и длинный халат, подпоясанный белым волосяным пояском. Ашир и парнишка несколько минут смотрели друг на друга, Ашир — с гордостью и снисхождением, парнишка — не скрывая любопытства, восхищенный формой с блестящими пуговицами. Парнишка смотрел до тех пор, пока у «его от напряжения не заслезились глаза. Тогда он вытер лицо рукавом халата, передернул плечами, будто ему было неловко под взглядом Ашира, и почтительно поздоровался:

— Салам-алейкум!

— Салам! — важно ответил Ашир.

— Как твое здоровье? — продолжал свое церемонное приветствие парнишка с таким серьезным лицом, словно оно никогда в жизни не улыбалось.

— Спасибо, — с достоинством поблагодарил Ашир.

— Ты городской?

— Как видишь…

Парнишка в бараньей шапке, оказывается, приехал из дальнего района поступать в ремесленное училище и не знал, где оно находится. Они разговорились. Парнишка попросил померить фуражку со значком, а Ашир надел на себя его мохнатую шапку, — давно не носил он такую.

Из-за угла показался автобус. Заметив, что Ашир торопится, паренек отдал фуражку, надвинул на глаза свою папаху, вскинул на плечо тяжелый мешок и зашагал к высоким тесовым воротам. Уже отойдя на несколько шагов, он обернулся и снова снял с головы шапку.

— Меняю, давай фуражку? — крикнул он на всю улицу.

— Сохрани ее на память, а фуражку тебе дадут, — отозвался Ашир и помахал ему рукой.

Из окна автобуса Ашир в последний раз глянул в конец зеленого переулка. Он видел, как парнишка в цветистом халате несмело подошел к Ивану Сергеевичу, который, оказывается, все еще стоял у ворот.

…Пока Ашир разговаривал с мастером, все было понятно и просто — иди на завод и устраивайся. Но когда он остался один, опять появились сомнения, хотелось еще разок все обдумать и взвесить. Никак не мог привыкнуть Ашир к своему новому положению.

Он проехал одну остановку, вторую, хотел сойти возле общежития, но вспомнил, что в общежитии никого нет, — ребята еще вчера перебрались на новое место. Одиночество было ему в тягость, и он решил ехать дальше вместе с другими пассажирами, все равно куда, лишь бы не оставаться одному.

«На завод пойду завтра с утра, сегодня уже поздно», — подумал Ашир, удобнее усаживаясь на мягком сидении большого, как вагон, зеленого автобуса с дизельмотором.

Было далеко за полдень, а солнце стояло высоко, почти прямо над головой. Ашир облокотился было о железную раму окна, но она жгла руку даже через рубашку. Сквозняк, вызванный быстрым движением, не приносил свежести, а обдавал лицо сухим кипятком и стягивал кожу. Пересохшие губы трудно было разомкнуть, их будто склеило чем-то горьковатым и липким. Пуговицы на рубашке накалились.

Ашир хотел было расстегнуть ворот и снять фуражку, но прежде оглянулся по сторонам. Сзади сидел пограничник. Его, видимо, тоже донимала жара, однако гимнастерку он не расстегивал, очевидно из уважения к своей военной форме. Зеленая фуражка сидела на нем красиво и ладно.

Ашир незаметно послюнил два пальца и приложил их к пуговицам на вороте, словно к клавишам баяна. Пуговицы как будто немного остыли. Этим и обошелся, ворот он не стал расстегивать — ведь на нем тоже форма.

На третьей остановке он доплатил кондукторше за билет, чтобы ехать вкруговую.

«Кого-нибудь из ребят встречу», — с надеждой думал Ашир, гладя в окно.

Поездка по городу была не совсем уместной, но понемногу увлекла его. Автобус завернул за угол и выехал на улицу Свободы. Ашир от кого-то слышал, что эта прямая, как скалка, улица — самая длинная в мире.

«Наверно, и Ашхабад самый красивый город на свете», — думал он, глядя на высокие деревья, мелькающие за ними белые дома и арыки с говорливой водой.

Какие только деревья не росли на этой улице! Здесь был и тутовник, усыпанный сочными ягодами, и колючие, как дикобразы, глядичии, и маклюра с желтыми шарами на ветвях. По изгородям вился виноград, в садах от созревающих плодов гнулись ветви абрикоса. Встречался и неприхотливый гость пустыни саксаул, изогнутый и перекрученный, с узкими сухими листочками, не дающими тени. Краски были яркие, как на туркменском ковре.

Горы Копет-Дага, лиловые в мареве жаркого дня, с вершинами, похожими на верблюжьи горбы, медленно двигались за автобусом, а иногда будто даже забегали вперед. Отбившимся от стада барашком остановилось над хребтом кудрявое облачко, горы манили к себе загадочным безмолвием, и казалось, что они совсем рядом, за крайними домами и деревьями. У себя на родине, возле Узбоя, Ашир не видел таких гор. Кочующие песчаные холмы с зализанными ветром верхушками не шли с ними ни в какое сравнение.

По улицам взад и вперед сновали машины. На грузовиках везли снопы зеленого клевера, ящики с алычой и урюком. Их то и дело обгоняли юркие мотоциклы. Встречались и голенастые верблюды с высоко поднятыми головами. Они держались ближе к тротуару и шарахались в сторону от разноголосых сигналов. Только ишаки невозмутимо семенили своими короткими волосатыми ножками, оставляя мережки следов на мягком от жары асфальте. Не обращая внимания на светофоры и милицейские свистки, они шли с опущенными головами, а когда подходил положенный час, становились поперек дороги и, захлебываясь, надрывно орали, словно пришел конец света.