И началась в хате у Семена такая ссора, что, услышав крики, прохожие останавливались. Семен закончил ссору тем, что вынул из сундука все деньги и понес их адвокату.

В четверг утром Семен не вышел в поле, так как в полдень должна была приехать комиссия. Он был занят тем, что сзывал к себе дружески расположенных к нему людей, чтобы они были у него за свидетелей. И люди эти явились: пришел войт, пономарь и два дальних родственника Семена.

Эти люди пришли, во-первых, потому, что хотели оказать Семену соседскую услугу: свидетельствовать, если понадобится, в его пользу; во-вторых — потому, что комиссия очень редко приезжает в село, и хозяева в таких случаях жертвуют своим рабочим днем. Больно уж тянет их поглядеть на лошадь, запряженную в экипаж с колокольчиком, на судью в чиновничьей фуражке, на сгорбленного писаря. А тут еще два адвоката собираются приехать. Кто кого?! А войт пришел еще и потому, что он обязан быть там, где появляется какой-нибудь чиновник. Таковы были причины, побудившие этих людей притти к Семену. Однако эти причины были только так, для отвода глаз, а на самом деле всех этих людей привело сюда совсем другое. Они не столь были расположены к Семену, сколь ненавидели Юрка, и хотели насладиться тем, как Юрко проиграет процесс, и, может быть, ввернуть и самим какое-нибудь словцо, которое бы Юрку пошло во вред.

За что они ненавидели Юрка? Коротко сказать — за то, что этот неречистый Юрко — «читальник»! Чем это грозило им, они не могли бы сказать, но нутром чувствовали, что Юрко этим словно бы чинит им какую-то пакость.

Ненавидели они Юрка за то, что он организовал читальню и очень ревностно посещал ее. Ненавидели его за то, что, когда происходили какие-нибудь выборы, Юрко бросал работу и хоть сам и не отваживался вступать в споры с комиссией и, голосуя, нередко путал, но зато ходил от хаты к хате, сзывал людей и, стоя возле канцелярии, следил за ними, точно пастух за стадом, чтоб оно никуда не разбегалось. Ненавидели они его за то, что Юрко только и ждал случая, чтобы его куда-нибудь послали по делам читальни. Он относил письма на почту и приносил с почты в читальню газеты. В общем они ненавидели Юрка за то самое, за что его любили посетители читальни.

Они видели, что в селе возникает какая-то новая порода людей, которая хочет сломать старые обычаи. А им эти обычаи были по душе.

Эти обычаи были таковы: не видеть света дальше своего родного села; не возмущать сельскую поэтическую жизнь никакими новыми стремлениями; сохранить на возможно более долгий срок наивные детские взгляды на все окружающее. Они не располагали ничем для того, чтобы одолеть в борьбе новую породу людей, и, кроме того, вынуждены были в глубине души признать правоту сторонников читальни. Но тем сильнее они их ненавидели.

Войт же и по обязанности был противником Юрка, боясь, что сторонники читальни при перевыборах скинут его с должности, и в то же время страшился присоединиться к ним, так как видел, что поляки, командующие из города крестьянами, ненавидят это новое народное движение.

Войт побрился так, что лицо его блестело, как зеркало, надел новый сардак[5] и нацепил на грудь медаль за участие в войне с босняками. Семен приветствовал войта очень любезно, чуть руки ему не целовал. «Как-никак, — думал он, — войт знается с панами. Может, какое-нибудь словцо за меня вставит? Этого, верно, будет достаточно, коли судьям увидит, что войт со мной хорош. Вот, подумает, порядочный хозяин, раз сам войт с ним дружбу водит; стоит повернуть дело в его пользу. Что ж? Нам неведомо, кому и чем надо угождать».

А Юрко тихонько поднялся еще затемно, вышел во двор, сложил бороны на повозки, прихватил с собой челетку[6] ячменя и приготовился ехать в поле. Жена, заметив это, бросилась из хаты — и:

— Юрко! Ты, — говорит, — куда?

— Видишь, сеять.

— Да ты не прикидывайся дураком! Комиссия ж приедет!

— Я, видишь, понимаешь, не того…

Юрчиха знала, что если его не заманить в хату, он уедет на поле. Но что с ним можно поделать во дворе? Обязательно сбежит куда-нибудь!

— Что ж ты поедешь без завтрака? Иди позавтракай.

Юрко уж рад бы и не завтракать, только бы в хату не входить.

— Я знаешь, не хочу, — врал он, отнекиваясь, — сунь, понимаешь, краюху хлеба… того… в торбу — и все.

Юрчиха настаивала:

— Так я тебя и отпущу с краюхой хлеба в поле! Точно батрака какого… Да иди же, Юрцуня, иди. Только на минутку, сейчас же и выйдешь.

Юрко отказывался.

— Зайди, я тебя прошу!

Юрко был такой, что и малого ребенка послушается, не то что жены. Он вошел в хату, решив однако: пусть жена что угодно говорит, а он никуда не пойдет! После завтрака жена сказала Юрку, чтоб он надел чистую рубаху. Юрко отказывался, но жена уперлась: надень да надень! Юрко поддался уговорам, но пойду, думает, в чистой рубахе на работу. Но вот жена начинает уговаривать его, чтоб он, когда наступит полдень, пошел на суд.

— Нет, ни за что не пойду!

— Да побойся же бога! — убеждает жена. — Ты посмешищем сделаешься. Никто не поверит, что у тебя характер такой, а скажут, что ты дурак.

Юрко упорствовал:

— Пускай говорят!

Юрчихе просто непонятно было такое упрямство. Она убеждала его, как могла, а он — все нет да нет!

— Потому, видишь, коли пойду — так проиграю, — отговаривался он.

— Проиграешь — тоже невелика беда! Адвокат мне сказал, что дело идет не обо всем участке, а лишь о нескольких бороздах. Бог с ним, коли проиграешь, — лишь бы посмешищем не стать.

— Пускай, понимаешь, отберет, — стонет Юрко.

— Пускай бы уж отобрал, — возражает жена, — да только чтоб было, как у людей. А это ж как выйдет? Отберет, а тебя и не будет при этом.

— Я все-таки, понимаешь, не пойду, — заупрямился Юрко.

Юрчиха не знала уж, что и сказать ему. Был бы он плохой муж, лодырь, пьяница никудышный — изругала бы, осрамила бы, и — пропадай ты пропадом! А то ведь и работник добрый, и человек такой мягкий, чисто голубь; один только недостаток: неречист и робок. Что тут делать и как тут быть? Думала Юрчиха, думала и придумала:

— Знаешь что, Юрко, пойдем вместе. Ты там только постой, чтоб люди не подумали, что я вдовая.

Юрко согласился:

— Разве что так…

Ровно к полдню явились Юрчиха с мужем на участок, где должно было происходить судебное разбирательство. По дороге она наставляла мужа, чтобы он поцеловал сначала руку судье, а затем своему адвокату. Юрко не соглашался:

— Я, знаешь ты, даже не слышу всего этого…

Слышит Юрко или нет, а Юрчиха продолжала его наставлять: и как ему стоять, и что ему говорить, — столько Юрку наговорила, что он только глазами захлопал, да и говорит:

— Коли ты, понимаешь, вот как, — так я, знаешь, лучше ворочусь.

Юрчиха смолкла. Уж больше ничего ему не говорила, — только бы шел!

На спорном участке уже стояли Семен, войт, пономарь и с ними еще двое людей. Поэтому Юрчиха с мужем остановились поодаль, чтобы не стоять на виду рядом с Семеном. В группе, окружавшей Семена, велись разговоры, а Юрко с Юрчихой дожидались молча.

Через три часа подъехали два экипажа. Юрко с женой подошли поближе.

Судья был зол, так как его растрясло и от этого разболелась голова. Он поднял крик на Семена за то, что тот из-за такого пустяка затеял процесс. «Договоритесь сами!»— кричал он. Но ни Семен, ни Юрко не знали, что им делать. Судья злился еще и потому, что было два адвоката и он не мог покончить с этим делом сразу, — то есть повести его так, чтобы мужики ушли домой ни с чем, а ему бы не потребовалось составлять протокол.

Тем временем Юрко, стоя в стороне, рассуждал сам с собой: «Если только судья начнет на меня кричать, я скажу: пускай забирает, а сам удеру». Но никто на него не кричал. Когда судья увидел, что ему не удастся, ввиду присутствия адвокатов, прогнать тяжущиеся стороны домой, он — рад не рад, а взялся за разбор дела: велел Семену указать, что именно Юрко захватил, и рассказать, когда и как это произошло. В ответ на это судья услышал от Семена следующее: