Снег еще лежал на южных склонах гор, а на северных уже расцветала мать-и-мачеха. Проведал Никола, что румыны рубят лес, где-то далеко у Вуцкова, и платят деньгами, а не квитанциями. Дома кончалась последняя кукуруза. Натянул Никола косматый бараний тулуп, закинул через плечо топор и пошел наниматься на работу. Перебрался через холмы на юге, миновал две речки и лесом спустился вдоль ручья к Вуцкову. Земля дышала весной, горный ручей пенился и летел под уклон, заливая пороги.

Никола подошел к залитой солнцем лужайке. Из-под земли выбивался серный источник. Летом местечковые еврейки таскали сюда корыта и, согревая в них воду источника накаленными в костре камнями, купали свои ревматизмы.

На лужайке было пятеро подростков с лошадьми. Они развели костер и выжигали кусты можжевельника, которые мешали расти траве. Весна разогрела им кровь, сделала их буйными, как того жеребенка, на котором гарцовал один из них.

Маленький коренастый мальчишка погонял лошадей, щелкая длинным бичом на коротком кнутовище. Он влез на пень и ловко махал бичом над головой. Звуки коротких ударов, точно выстрелы, разносились вокруг.

— Я Шугай, я Никола Шугай! — кричал мальчишка.

Никола замедлил шаг и усмехнулся. Это было скорей удивление, чем радость. Так вот какова была его слава! Вон куда долетела!

Он сошел с тропинки и подошел к пареньку, уклоняясь от уверенных взмахов длинного бича. Нахмурил брови и гаркнул:

— Гу! Я Никола Шугай и сейчас тебя съем.

Мальчик опешил, но, заметив веселые искры в глазах Николы, осклабился. Сбежались его приятели.

— Он говорит, что он Шугай! — воскликнул мальчуган с бичом.

Пастухи захохотали и, отступив на безопасное расстояние, дразнились:

— Шугай, Шугай, Шугай!

— Настоящий Шугай, — улыбнулся Никола.

— Так дайте нам миллион, если вы Шугай, — сказал мальчик, сидевший верхом.

— А где же ваша веточка? — спросил другой.

— Какая веточка?

— Вы не знаете, что у Шугая есть веточка?

— Нет.

— И что он отгоняет ею пули?

— Нет.

— Ну, так мало же вы знаете.

И мальчуганы опять захохотали. Никола усмехнулся и молча пошел прочь.

— Шугай не такой бирюк, как вы! — крикнул вслед мальчуган на коне, стиснув колени и готовясь пуститься наутек, если Никола обернется. А маленький коренастый кричал:

— И усы у него побольше!

Но Никола не оборачивался.

— А где ваша веточка? — еще раз закричал один из мальчиков, а остальные, приложив ладони к губам, орали:

— Одолжите нам веточку! Дайте нам зеленую веточку, Шугай!

Никола миновал полянку и шел лесом.

Так вот как велика его слава!

В такт шагам рождались воспоминания, выстраиваясь в шеренгу, шагая в ногу с Николой. Может, и верно хранила его зеленая веточка? Дети правы. Сколько раз уже стреляли в него на фронте и здесь. Есть ли такой род оружия, который судьба не пробовала бы на нем?

Под Красником из его роты уцелело трое, а он даже не был ранен. Из блиндажей Стохода он выбрался один-одинешенек. А Красная! Черная трясина! Сухарский бор! Есть ли на свете человек, который уцелеет под таким градом пуль? Нет, это не случайность! И еще одно, самое удивительное: он всегда знал, что останется невредим. И под Красником, и у Стохода, где всякая надежда казалась безумием, и в сотне иных мест, и на Красной, и в Сухарском бору. Он знал, что он будет невредим. Что его не тронет ни одна пуля — ни из ружья, ни из пушки, ни из пулемета. Что это, дар? Да, это был дар! Холод прошел у него по спине при этой мысли.

Давно не было слышно крика мальчишек…

Видно, и вправду может Никола стать Олексой Довбушем. Видно, и вправду зря променял он на бабу славу свою. Зарыл свой дар глупо и бесцельно, не сумев извлечь из него ничего, кроме убогой нищенской жизни.

Никола Шугай замедлил шаги. По мягкой земле он шел тихо, совсем неслышно. Слева мутный ручей бурлил на камнях. Разве можно жить так бедно и убого, когда имеешь в руках волшебную веточку! Или годится она только на войне, а теперь ее сила иссякла?

Еще минуту Абрам Бер помолился в каморке, беседуя с богом, своим властелином и приятелем. Потом вошел в лавку. Лавка Абрама Бера невелика, весь товар можно купить за три сотни и унести на спине.

Абрам Бер размышлял. Дела у него были запутанные, сложные, немало надо мудрости, заботы и изворотливости, чтобы все распутать, наладить и снова увязать в должном порядке. Левый угол рта у Бера приподнят, левая ноздря тоже, левый глаз прищурен, лоб сморщен. Пальцами Абрам Бер перебирает бороду, точно на арфе играет. Все лавочники в Колочаве испокон веков стоят так после молитвы перед своими лавками, и у всех дела запутаны до невозможности, полны сложных проблем, которые можно решить десятком разных способов, а можно и не решить вовсе. Ибо торговля — это не только добывание денег: это философия, политика, это многосложная жизнь, весь ее смысл и страсть. Дела торговые посылает нам господь, создал он их в утешение своим детям. А потому нет большей радости, чем заниматься торговлей.

«Плохи дела, — думает Абрам Бер. — Опять новая власть. Чехи. Порядок? Мог бы быть порядок, да нету. Чехи пришли, а кто их знает, какие они? Может, такие, а может, этакие. Президентом выбран профессор, пишет всякие там ученые книги. Но скажите, пожалуйста, что смыслит профессор в торговле? Говорят, он написал книгу, разоблачил басни о ритуальных убийствах. Это в защиту Анели Груза и того бедняги Гильснера, которого только теперь выпустили из тюрьмы. Ну, это хорошо. И все-таки не будет добра. Человек ничего не знает наперед. Впрочем, ясно, что придется жить с чехами. Ничего не поделаешь. Хочешь жить — живи с кем приходится. Все-таки с ними спокойнее, чем в Польше или в Румынии. А в Венгрии… Ой, ой, ой!

Но с кем пойдут чехи? С голодранцами или с нами, приличными людьми? Поймут они, что торговцы — это надежная опора власти? Вдруг да не поймут? Или поймут, но нескоро, через два, три, десять лет? Этакие тугодумы! А пока каковы дела? Ох, не говорите! Торговля — никуда. Скота нет, хлебом не расторгуешься, вот разве спиртом. Ой, ой, ой! Попробовать разве спекульнуть землей? Ну и дела! Когда сгинет, наконец, Никола Шугай? Разбойник, негодяй, чтоб ему пусто было!» Абрам Бер еще больше скривил рот. Шугай! Загвоздка с Шугаем была почище других. Дело обстояло так. Уроженцы этого горного края уже не жили, как раньше, в одной империи.

Край отошел по частям к Польше, Венгрии и Чехословакии. Глупо, конечно, ставить людям границы перед носом, однако хороший коммерсант должен использовать и это. Надо учесть такое обстоятельство: узкие полоски садов, огородов и лугов все время дробятся на еще меньшие. Отец выдает дочь и выделяет ей под коноплю несколько квадратных сажен земли. Умрет отец — и его землю делят сыновья. Крохотные наделы разбросаны по всей долине, и крестьяне, чтобы как-нибудь объединить свою землю, выменивают эти клочки друг у друга, доплачивая коровой, парой овец или штукой конопляного холста. Мена эта происходит, разумеется, без участия нотариуса или земельной управы: на визит к ним нет ни времени, ни денег. Сговор идет по-соседски, по-дружески. И в земельных книгах управы земля числится не за сегодняшним владельцем, а бог весть за каким его предшественником, который зачастую живет сейчас в Польше или в Венгрии. Трудно ли Абраму Беру съездить в Воловое, заглянуть в книги и все это выяснить? И вот Абрам Бер уже пишет письмо в Венгрию и в Польшу своим агентам. И те отправляются к какому-нибудь Михалю Хемчуку или к Дмитрю Вагерычу и говорят:

— Послушай-ка, есть у тебя землица в Чехословакии в Колочаве?

— Эх, — скажет Хемчук или Вагерыч, — откуда быть земле? Видишь ведь, что хожу в дровосеках. Мне там когда-то досталась после отца земелька, помню — еще ходили мы в управу и писали в большой книге, да я уступил ее сестре и шурину, а теперь у той земли и вовсе другие хозяева. Кусок продали, кусок сменяли. Обо всем там спроси в Колочаве, там знают.