Но кто же из этих парней — друзья Николы? Здесь они, здесь! Перед иконостасом вместе со всеми крестят лбы — господи, помилуй! Конечно, мы их видим каждый день, здороваемся с ними. А они — николовы друзья, они разбойничают, скрыв свои лица синими платками. Кто же это, который из них? Эта тайна волнует колочавцев не меньше, чем глубины вод и леса или рассказы о змеиных королях.

Вопрос о сообщниках Николы занимает и еврейскую молодежь Колочавы. Сынки лавочников, из милых детей превратившиеся в неуклюжих верзил, никогда не отличались особенным трудолюбием. А теперь, когда торговля, извоз и мастерские их отцов в застое, они совсем бьют баклуши. Целый день шляются в гости друг к другу. Сидят на порогах лавок, качаются во дворе на оглоблях, валяются на стружке и досках в сарае столяра Пинкоса Гластера, от нечего делать помогают кузнецу Израилю Розенталю раздувать горн и суют носы во все кухни в надежде поживиться съестным или папиросой. Бранятся, подтрунивают друг над другом, о чем-то горячо спорят. Конечно, о Шугае. Скажите, пожалуйста, где Шугай меняет доллары? Ага! А куда он дел тот ящик велюровых шляп, который взял с почтовой кареты? Ну? А куда девает сахар? А куда делись две штуки тканей Герша Вольфа? Абрам Бер? Ой, что вы, кто же говорит об Абраме Бере? Никто не скажет ни да, ни нет. Мы только спрашиваем: куда Шугай дел доллары, и ткани, и сахар, и шляпы? Наверное, съел? О-о! Шугай — это голова.

«Абрам Бер?.. — размышляют молодые бездельники, сидя на досках, пересыпая в пригоршнях пыль и вспоминая Аннелю, дочь Абрама Бера. — Неужели Абрам Бер, паршивый выскочка, чей отец пришел сюда из Польши полураздетым бродягой? Чтоб он развалился на вот такие кусочки, этот Абрам Бер! Все хочет для себя. Верно пословица говорит: богатому чорт и люльку даром качает, а бедному и за деньги не станет.

Ну, а с каких денег Петр Шугай ставит новую избу? Нигде не одалживал, ни у Герша Вольфа, ни у Абрама Бера, ни у Герша-Лейбы Вольфа. А где взял Федор Буркало на корову? А с каких денег Абрам Хрепта покуривает папироски, если у них в семье никто не работает? А? Знаете что: есть тут у нас в деревне восьмилетний Ицка Коган из Майдана. Родители его послали сюда учиться в хедере, — у них, в Майдане, нет ни одного реббе. Мальчишка живет у Герша-Лейбы Вольфа, а столуется во всех еврейских семьях. Вы его спросите. Этакий сопляк все знает, потому что перед ним не таится никто. Спросите его, не возит ли старый Исаак Фукс по ночам доски? И не спрятано ли что-нибудь под этими досками? Кругом одни разбойники, ей-богу. Разбойники и убийцы. Но хуже всех Абрам Бер. Живем, как в лесу — один жрет другого, но Абрам Бер сожрет всех, вот увидите».

Старые евреи ежедневно твердят все молитвы, какие только у них есть в запасе: утреннюю, перед восходом звезд и после восхода звезд, перед сном, перед едой, после еды, перед тем как напиться и после этого. А когда они не молятся и не заняты своими страшно запутанными делами, рассуждают о Шугае и приговаривают: «Эх, плохое дело!»

В день приезда в Колочаву жандармского майора к нему явилась депутация еврейских «отцов деревни» и напрямик высказала свое мнение:

— На Эржику Шугая не поймаете. Поймаете его на товарищей. Ибо не лучшие, а худшие стороны души губят человека. Посадите Эржику и выпустите товарищей.

Жандармский майор плохо разбирался во всей этой мудрости и ничего не ответил. Сейчас у него не было времени обсуждать такую проблему, и он попросил визитеров, чтобы один из них, например Абрам Бер, навестил его завтра.

Ночью по приказу майора в школу привели Василя Дербака-Дербачка.

— Ты нас водишь за нос, сукин сын, — сказал ему майор. — Всегда показываешь, где только что был Шугай, и никогда, где он сейчас.

— Разве я могу с гор до Колочавы долететь, как птица? А вы можете прилететь в горы?

Это, конечно, была правда. И все же майор не ошибался. Василь Дербак-Дербачек старался не раздражать жандармов (а это было не легко) и водил их по свежим следам Шугая, но тщательно остерегался выдать спящего Николу. Ибо для Василя не было ничего страшнее, чем арест Николы и его допросы. Василь верил, надеялся, что Никола убережется от жандармов, он страстно желал этого. Может быть, Никола удерет, может быть, скроется навсегда, может быть… нет, больше ничего не может быть. Чего еще ждет Никола? Уж и так трудно приходится и ему и приятелям его. А жандармы нажимают: где был вчера Шугай? Где спал? Кто был с ним? Где он сегодня? Веди нас к нему!

От этой двойной игры и двойной опасности Дербак-Дербачек измучился вконец. Невинных он выдавать не хочет, а Игната Сопко и Данилу Ясинко — не смеет. Его недалекий ум с трудом выносит такое напряжение. Дербачек не спит, похудел, выглядит измученным. Чего еще ждет Никола, почему он не выручит их всех? А уж если, угодно господу богу, вопреки всем желаниям Дербачка, чтобы Никола попался, пусть попадется им… уже безгласный.

— Слушай, — сказал Дербачку жандармский майор, — даю тебе шесть недель сроку. Времени хватит с лихвой. За этот срок ты должен навести нас на Шугая. Не сделаешь этого — посажу тебя и твоего парня. Понял? Он уже совершеннолетний, и чем пахнет дело, ты знаешь. Шесть недель можешь шляться к Шугаю, но один, без мальчишки. И будешь доносить нам обо всех, кто у него в шайке. Ясно?

Майор в упор поглядел на Дербачка, старавшегося сохранить спокойный вид. Потом повернулся к капитану.

— Господин капитан, извольте отметить дату. Ровно через шесть недель арестуйте обоих и передайте судебным органам. Можешь итти, ты!

Дербачек вышел. Голова у него трещала.

На другой день к майору явился Абрам Бер. Если Дербак-Дербачек колебался между двумя желаниями — смертью Шугая и его спасением, то для Абрама Бера этот вопрос был уже решен: да, пусть жандармы Шугая поймают, но пусть возьмут его мертвым. В остальном Абрам Бер разделял мнение патриархов деревни. Их философию он перевел для майора на язык практических советов. Посадите Эржику и выпустите товарищей Шугая, господин майор. От Эржики вам толку не будет, уверяю вас. Как бог свят! Эржика — его главная шпионка в деревне. Сама-то она, конечно, с ним не встречается. Каждый ребенок в деревне знает, что за ней по пятам ходят переодетые жандармы, и она тоже понимает это не хуже других. Пока Эржика в деревне, вся ваша работа идет впустую, господин майор. Живым вам его не взять. Найдите-ка зернышко на гумне! Для этого вам понадобилась бы половина всей армии. Нет, вы отпустите его товарищей, господин майор, пообещайте им безнаказанность, назначьте цену за голову Шугая. Мы, торговцы, тоже ее назначим. И недели через две все будет в порядке! Кто-нибудь его пристрелит, или пристукнет топором, или приведет его к вам связанным… Чтоб мне так жить, господин майор!

Ранней весной, когда под яркими лучами солнца уже чуть смякли снега и в ледяных сводах над стремительными водами Колочавки появились первые проталины, Николу Шугая точно обуяло бешенство. Он, хранитель славной традиции разбойников — убивать только защищаясь, теперь усеял свой путь трупами. Он — храбрец, всегда выступавший с открытым лицом один против целой толпы, — теперь не брезгует ночным разбоем, топором, кровопролитием. Вечером на шоссе, в каких-нибудь пятистах шагах от околицы Воловото, застрелены три торговца, возвращавшиеся на телеге с ярмарки. И как застрелены! Снайперу Николе, который никогда не промахивался ни в оленя, ни в медведя, ни в человека, изменила рука на расстоянии тридцати шагов. Торговцы были ранены в живот, и, чтобы их прикончить, Никола переехал им колесами горло. Несчастные все же прожили еще несколько часов и смогли ответить на вопросы следователя.

В избе у Буштины ночью была вырезана целая семья какого-то американского реэмигранта. На горе Розе убит и ограблен Натан Файгенбаум. Убийства, убийства! Недели не проходило без сообщения о новых жертвах. Что творишь ты, Никола Шугай?

Край объят ужасом. Соединенный отряд жандармов увеличен на шестьдесят человек. Но самые упорные поиски разбиваются о твердолобость жителей этой разбойничьей деревни. Ничего не добьешься от них. Ничего они не видели, не слышали, не знают. Никому Шугай не встречался уже много месяцев, ни в лесу и ни на пастбищах он не появляется, пить молоко на зимовки не ходит. Два каменотеса, которые во время воловского убийства еще работали на дороге, а услышав стрельбу, попрятались в канаву, распластавшись там на талом снегу, и были найдены с еще мокрыми животами, не слышали никаких выстрелов и ничего знать не знали. Девка, которая была свидетельницей нападения на шоссе, от всего отперлась. Арон Зисович, ограбленный в собственном доме и только чудом избежавший смерти, весь дрожа, сказал следователю: