Вернулся хозяин с соленой водой, ругает акцизных, которые теперь берут у источника по пятнадцати галлеров с ведра. Еще и за это платить!

Потом хозяин начинает выкладывать новости. Рассказывает об убийствах в крае, о случае на шоссе, о семье американского реэмигранта, о кровавом грабеже на Черном пастбище. Недавно по дороге в горы застрелен венгерский скупщик Насы Федор. Застрелены евреи Шварц и Абрамович, тяжело ранен и ограблен поселянин Иван Терновчук. По всему краю только и разговоров, что об этом. Даже в газетах пишут и за границей известно. Жандармов все прибывает и прибывает.

Никола напряженно слушает.

— Ищут тебя. Думают, что все это ты.

У Николы болезненно учащается сердцебиение.

— Как же так? — говорит он. — И люди верят?

— Ну, так, дурни. Верят.

Кто-то убивает под его именем. Кто-то трусливо прячется за его спиной. Кровь бросается в голову Николе, стучит в висках. Вскочить, схватить ружье, сейчас же, не медля, итти, бежать, расправиться с трусливыми убийцами. Он приподнимается на руках, но руки подгибаются, Никола падает на сено. Ему хочется выть по-волчьи…

Когда через несколько дней появляется верный Данила, таща за собой теленка, Никола смотрит на него в упор, долго и пристально.

— Разбойничаете?

— Э-э… — бурчит Данила и глядит Николе прямо в глаза.

— Слышал я, что много убивают в крае?

— Говорят, пристукнули какого-то лавочника.

— А сваливают на меня?

— Пока никого не поймали.

В полутьме избы дико вспыхивают николовы очи. В первый раз после болезни горит в них былой черно-зеленый огонь, точно это глаза волка или рыси. Снова ожил бог леса в Шугае.

— Убью их. Как бог свят, убью. Так и скажи всем.

Данила твердо глядит в глаза Николе, но на душе у него скребут кошки. Он знает, что Никола Шугай всегда держит свое слово.

Дни в избе скучны и серы. А на другом склоне горы сияет солнце, ветер качает траву. Как освежил бы он голову! По ночам душно, за окнами тихо сияют звезды.

Никола Шугай быстро поправляется. Он уже пытался пройтись по комнате, несмотря на запрет врача. Ест вопреки всем предписаниям. Много спит.

Было весеннее воскресенье. На северном склоне горы сходили последние снега, под Стримбой уже расцвели подснежники, быстро сохли проселочные дороги. Хозяева Николи, принарядившись, ушли в церковь. Никола с трудом дотащился до дверей и уселся на пороге, подставив лицо лучам солнца, глубоко вдыхая солнечные запахи. Как живительны они для людей, зверей и деревьев!

Никола глядит на зелень леса, прислушивается к шуму стремительного ручья. Ему грустно: это его стихия, а он вырван из нее. Мысли перекинулись к Эржике. В этот солнечный день все напоминает о ней. Вдруг Никола настораживается. Внизу из лесу появился человек и быстрым шагом идет по тропинке к избе. Кто это может быть и что ему надо? Никола хочет скрыться в избу. Но раньше чем он успевает подняться на нетвердых ногах, Никола узнает путника.

Через минуту они сидят, глядя друг другу в глаза, — Никола на пороге, а его брат Юрай перед ним. Юраю пятнадцать лет. Он тощ, высок для своих лет, с таким же крутым лбом, маленьким подбородком и горящими глазами, как у Николы. Братья молча глядят друг на друга, не удивляясь встрече, а бездумно радуясь ей.

— Помрешь, Николка?

— Не помру, Юра.

Юрай подсаживается поближе к брату, и они молча смотрят на горы, на сияющую долину, слушают, как шумит поток.

«Эх, опустить бы руку в воду, — думает Никола. — Почувствовать напор быстрой студеной струи. Когда же вырвусь я из этой норы и буду опять вольным, как птица?»

Все кругом благоухает солнцем, землей, водою.

— От кого ты узнал, что я здесь?

— Ни от кого, Никола.

— Как же ты нашел меня?

— Долго искал, а сегодня ночью, наконец, дознался, что ты здесь.

Как душно и жарко сегодня! Слишком душно для этого времени года. Сзади над обрывом надвигается туча, она темнеет, закрывает горизонт. Быть буре! Братья долго молчат. В этом краю люди любят молчать. Глубокие горные долины, где можно за долгие часы ходьбы не услышать других звуков, кроме шума воды, дремучие леса, — их тишину не нарушит ни птица, ни зверь, — горные пастбища, где скот бесконечно жует свою жвачку, — все это не располагает к словоохотливости. Слова здесь существуют для выражения бытовых, повседневных понятий. А чувства передаются взглядом, пожатием руки, песней свирели или молитвой.

Юрай пришел к Николе и останется у него. Когда Никола поправится, они вместе уйдут в лес. Юрай не вернется домой. В деревне свирепствуют жандармы. Днем и ночью они поминутно вваливаются в их недостроенную избу, стаскивают семью с кровати, разбрасывают вещи, издеваются. Отец тоже сбежит. Отведет скотину в горы, мать с ребятишками оставит где-нибудь поблизости, а сам уедет в Польшу или в Румынию. А он, Юрай, будет с Николой.

Никола глядит на верхушку горы. Ее заволокла темносиняя туча, страшная туча, она тяжко свисает с неба. По туче бегут белые облачка. Смешно глядеть, какие они маленькие и какие юркие. На избу уже надвинулась тень, а в долине все еще сияет солнце.

— Ты верил, что это все я убиваю?

Юрай удивленно глядит на брата. А почему не верить? Вот и он, пятнадцатилетний парень, пришел, чтобы стать убийцей.

Кто это делает? Игнат Сопко, или Данила Ясинко, или Василь Дербак-Дербачек со своим сыном Адамом Хрептой? Или все вместе, или никто из них? Юрай не знает. Он знает только, что Дербак-Дербачек — предатель, а его мать — ведьма. Что Дербак-Дербачек ходит к жандармам и наводит их на след Николы.

— Кто под моим именем убивает, того убью. Понял?

— Понял.

Чего ж тут понимать? Юрай верит в Николу. Никола может делать все, что ему угодно.

— Дербачка тоже надо убить, — добавляет Юрай.

— Может быть.

Страшная грозовая туча нависла над ними, закрыв всю гору. Видны только отдельные холмики. На туче все еще кудрявится несколько белых облачков. Стало прохладно, даже холодно. Кругом грозная тишина. Деревья не шелохнутся; охваченные жаждой, они ждут первых капель дождя. Стремительно налетел ветер. Низко склонились одинокие деревья. Туча окутала долину, видна только часть крыши над головой и трава под ногами. По крыше стукнули первые крупные капли. Молния прорезала тьму, озарив все небо. Грянул гром. Молнии засверкали там и тут. Небеса разверзлись, исторгая ливень и гром.

Братья не покидают порога. Юрай положил ладонь на колено Николы, тот прикрыл ее своей рукой. Веселыми глазами они наблюдают бурю.

В такую грозу евреи внизу в долине молятся. «Радуемся, о господи, силе твоей». А Никола и Юрай знают, в чем дело: то господь гоняет чорта. «Не убить тебе меня», — сказал чорт богу. «Убью!» — «Спрячусь в скотину». — «Убью скотину, дам людям другую». — «Спрячусь в человеке». — «Убью человека, сотворю другого». — «Спрячусь в щепку…» — и бог молчит: над щепкой, что отрублена в воскресный день, у бога нет власти…

Небо — сплошной огонь, гром гремит не переставая. Молния щелкает по траве. Хлоп, хлоп, хлоп. Видно, чорт спрятался где-то здесь поблизости.

Братьям не страшно. Всего, что приходит из лесу и с гор, не надо бояться. Бойся только того, что снизу, от людей. А гроза — это не страшно. Это не наше дело — счеты дьявола с господом богом.

Рука в руке, братья смело глядят в глаза богу земли. Сейчас одна из тех минут, когда бог земли говорит с ними и с природой. Минута, когда решается жизнь и смерть.

— Ну, что же дальше, Шугай? — доктор вопросительно приподнял брови. Сегодня его последний визит в Зворец. — На что вы надеетесь? На товарищей? Плохая надежда, продадут вас товарищи.

У Николы слегка сжалось сердце.

— Нет, денег ваших я не возьму, — доктор отвел руку Николы, полную кредиток. — Все это я рассматриваю как насилие надо мной, как принуждение, под которым я действовал. Надеюсь, что вы меня не отблагодарите болтовней о моих визитах.

И довольный тем, что нашел удачную формулу, доктор вышел с видом сердитого кредитора.