Совершенно понятно, что "золотой фонд интеллигенции" не стал золотым фондом армии. Впоследствии я встречал некоторых из оставшихся в живых и никто из них не поднялся по лестнице военной иерархии.

Если же эти люди необходимы были армии и, понятно, наряду со всеми должны были защищать страну и были ценны для армии как интеллигентные силы, которых в ней было очень и очень мало, то разве можно было посылать их командирами стрелковых взводов?

Стрелковый взвод военного времени практически имел в своем составе 20–25 человек (теоретически он мог доходить до 40). Четыре взвода составляли роту. К концу войны во взводе было обычно 15 человек. Понятно, что для командования взводом никакое высшее образование не нужно и вообще не нужен офицер, ибо для этого совершенно достаточно старшего сержанта (унтер-офицера). Да и кроме того, в условиях второй мировой войны, место командира взвода — означало верную гарантию безусловной смерти.

Зачем же было посылать этот "золотой фонд" на заведомый убой, если руководители красной армии рассчитывали на нас, как на интеллигентные силы, вливающиеся в армию и которым, якобы, предстоит какое то "будущее"?….

Многие из нас, особенно инженеры, имели специальности, применимые в армии. Но их не хотели использовать, хотя бы в технических или танковых частях. Далее — одна из областей военного дела требующая интеллигентности, знаний и развитых голов это — штабная работа. Неужели нельзя было распределить эти триста человек по штабам полков и дивизий действующей армии, дав им в школе соответствующий запас сведений по работе штабов? И красная армия получила бы культурных штабных офицеров, которые бы после некоторой практики освоились бы с работой, например, штаба полка.

А, между тем, в армии было очень мало даже более или менее развитых штабных офицеров.

Если командование, назначая нас командирами стрелковых взводов, думало дать нам своего рода "трамплин" для продвижения вверх, то оно тоже ошиблось. Такая система хороша была бы в мирное время или при более "спокойной" войне, но не в условиях второй мировой. Здесь, как я уже говорил, это назначение означало смерть. Результаты оказались те, которые и надо было ожидать. Больше половины из окончивших нашу школу было убито в течение первых двух месяцев блокады Ленинграда.

Так тупоумие советского командования привело к совершенно напрасной гибели многих нужных для страны специалистов. В последствии, будучи уже в глубоком тылу, я разговорился с одним раненым на ленинградском фронте майором, который знал всю эпопею нашей школы. Он в частном разговоре признал, что это была несомненно нелепость, допущенная в горячке блокады.

К сожалению, таких нелепостей и похожих на них было слишком много и они стоили миллионов ненужных жертв!

Офицерских школ военного времени было организовано довольно много и они находились в разных областях страны. В начале в них брали только интеллигенцию.

Но когда этот контингент оказался очень скоро уничтоженным, то начали делать иначе. Для подготовки командиров стрелковых взводов стали брать лиц, окончивших школу семилетку, или просто умеющих читать и писать. Результаты получились неплохие. Не лучше ли было с этого начать, а специалистов использовать более целесообразно?

День закончился торжественным обедом, относительно очень приличным, если принять во внимание, то положение, в котором находился город. После обеда был организован довольно скверный концертик. Еще раньше было обещано, что в этот день люди будут отпущены по домам. Поэтому, многие стали просить пропуска на выход в город, но начальство, опасаясь, что все сбегут с концерта, не давало их. Концерт почти никто не слушал. Все хотели получить пропуск в город, расчитывая, что их отпустят на два-три дня в связи с празднованием дней октябрьской революции. Но они глубоко ошиблись. Несмотря на то, что впереди был еще один праздничный день и на фронте было полное затишье, нам сказали, что нас отпускают только до восьми часов утра следующего дня, так как нам срочно нужно ехать по частям.

Короче говоря, людям, после трех месяцев разлуки с близкими, не дали даже одного дня, для того, чтобы провести дома. А дать вполне можно было.

Когда на другой день мы собрались к восьми часам утра в школу, то выяснялось, что еще не знают куда нас девать. Весь день мы просидели в школе, ожидая указаний штаба округа. К вечеру нам объявили, что мы можем идти по домам.

На другой день история повторилась снова и только к вечеру этого дня, мы пешком, с вещами направились в казармы командного состава ленинградского военного округа.

Длинное казарменное здание на Захарьевской улице, рядом с закрытой церковью во имя Св. Захария и Елизаветы, являлось пунктом в который направлялись все офицеры, по тем или иным причинам, не имеющие в данный момент определенной должности в армии. Сюда стекались все окончившие офицерские школы и курсы, вышедшие из госпиталей, уволенные по тем или иным причинам из части и т. д.

Громадные залы, в каждой из которых помещалось по 200 человек, не отапливались, хотя на улице стояла снежная и суровая зима 1941–1942 г. г. Морозы доходили до 30 градусов ниже нуля. Окна в казармах покрылись толстой коркой льда. Вода в кранах замерзла. Единственное место, где было более-менее тепло — была столовая, помещавшаяся рядом с кухней. Но в это "святилище" пускали только во время завтрака и обеда.

Замерзшие, опухшие от голода мы слонялись по казармам, ожидая когда же можно будет спуститься в столовую и получить свой мизерный рацион, а главное, кусок хлеба.

Проходили дни за днями; подавляющее большинство из нас, за исключением нескольких человек, никаких назначений не получило и продолжало сидеть в резерве. В город никого не выпускали. По ленинградскому гарнизону был издан приказ, грозящий карами, вплоть до расстрела, каждому военнослужащему, совершающему самовольную отлучку. Что бы занять чем то людей стали устраивать опять "занятия", с повторением пройденного, но из этого, вполне понятно, ничего не получилось.

-

В один из этих тягостных дней меня вызвали к воротам, где устраивались не вполне легальные свидания с родственниками. У ворот меня ждала сестра. Я поразился, когда увидел ее. Хотя она выглядела последнее время неважно, но все же не так ужасно, как в этот раз. Совершенно распухшее от голода лицо, серо-землистого оттенка, как какая то страшная маска полутрупа, заменила ее обычно миловидный и жизнерадостный облик. Я ужаснулся, но не подал вида. Она рассказала мне, что тяжело больна ее дочь — моя племянница и, что голодовка очень скверно отразилась на моей одной близкой родственнице, жившей вместе с нею. Последняя просила меня, если возможно, придти проститься, т. к. едва ли мы снова увидимся, а ей нужно было переговорить со мной по некоторым неотложным делам.

Поздно вечером, после вечерней проверки, я вышел к воротам. Там стоял часовой, а в небольшой будочке, — совсем рядом, находился дежурный офицер. Я вошел к нему и поздоровавшись сказал:

— У меня нет пропуска в город, но мне необходимо повидаться с моими родственниками. Я прошу вас дать приказание часовому пропустить меня без пропуска.

— Но ведь я не имею права это сделать… Да и как вы пойдете по городу без пропуска. Ведь вас арестует первый же ко комендантский патруль и согласно приказу, вас могут даже расстрелять.

— А мне наплевать! Хуже чем сейчас не будет!…

— Подождите до завтра и попытайтесь в канцелярии получить пропуск.

— Да разве, они дадут его!

— Вероятно, не дадут, но поймите и меня — я не могу пропустить вас…

— Скажите, вы имеете родных или семью?

— Да, жену и двое детей….

— Где? Здесь в Ленинграде?…

— Нет, слава Богу, удалось их эвакуировать. Они на Урале.

— Ну, а если бы они или ваши близкие родственники, были здесь и просили вас придти! Как вы поступили, если бы вам не дали разрешения?….