Ланни ответил той же веселой улыбкой. — Есть причина, почему она хочет сама сказать вам. Вы тогда поймете.

— Вот женщина! Вот женщина! Никогда не знаешь, чего ожидать от нее!

— По крайней мере, с ней вам не скучно, — сказал Ланни, посмеиваясь. Он знал, что далеко не все знакомые миссис Чэттерсворт заслуживают такой похвалы.

— Я так и знала, — сказала хозяйка «Семи дубов». — Тут замешан мужчина?

— Так уж я создана, — с виноватым видом сказала Бьюти. — Честное слово, Эмили, у меня и в мыслях ничего подобного не было. Мне казалось, что я до конца моих дней буду горевать о Марселе. Но мужчины так настрадались за эту войну.

— И вы встретили такого, который не может жить без вас? — Глаза Эмили светились насмешкой.

— Не шутите, Эмили. Это трагическая история, и вы увидите, что тут все вышло помимо моей воли. Но прежде всего поклянитесь, что не пророните никому ни словечка; дело идет о жизни и смерти, да и скандал был бы страшный, если бы все открылось! Этот человек был германским агентом.

— О, mon dieu![2] — воскликнула Эмили.

— Мне сейчас особенно нужна ваша дружба, как никогда раньше. Может быть, вы не захотите продолжать со мной знакомство, но, по крайней мере, обещайте хранить мою тайну, пока я не сниму запрет.

— Даю слово, — сказала Эмили.

— Вы помните, Эмили, за год до войны, летом, Ланни был в Геллерау. Там он подружился с одним немецким мальчиком, Куртом Мейснером; его отец — управляющий большим поместьем Штубендорф в Верхней Силезии. Теперь эта местность отошла к Польше. Не знаю, помните ли вы, что Ланни ездил к ним гостить на рождество.

— Кажется, припоминаю, — ответила Эмили и прибавила: — И вы выкрали этого младенца из колыбели?

— Скажите лучше, выкрала труп из могилы.

— Я так и знала, что это будет нечто фантастическое. Ну, дальше!

— Мальчик был старше Ланни и имел на него большое влияние. Трудолюбивый, серьезный — в немецком вкусе. Он стремился стать композитором и учился играть на всевозможных инструментах. Это был очень хороший мальчик, с твердыми нравственными правилами, и Ланни прямо молился на него и все говорил, что хочет быть таким, как Курт. Они переписывались, и Ланни давал мне читать его письма, так что я хорошо его знала.

— И вы влюбились в него?

— Я тогда ни о ком не думала, кроме Марселя. Курт был другом Ланни; мне казалось, что он оказывает на него хорошее влияние, и я часто ставила ему Курта в пример. Но тут началась война, и Курт стал офицером германской армии. Они с Ланни продолжали переписываться: у Ланни был знакомый в Голландии, а у Курта в Швейцарии, и через них пересылались письма. Когда был. заключен мир и мы с Ланни встретились в Париже, он очень огорчался, что нет писем от Курта, и все думал, не убит ли Курт в самые последние дни войны, как Марсель. Ланни написал его отцу в Штубендорф, но ответа не получил. Он продолжал работать на конференции и вот однажды, проходя по Рю-де-ля-Пэ, увидел своего друга в такси.

— Немецкого офицера?

— В штатском. Ланни понял, что он живет по подложному паспорту. Он догнал и остановил Курта. Курт сделал вид, что не узнает его, но в конце концов признался, зачем он здесь. Конечно, если бы он был пойман, его бы расстреляли. Ланни скрыл от меня эту встречу и никому не сказал ни слова; он работал по-прежнему в отеле «Крийон», а тайну эту похоронил в своем сердце.

— Но ведь это ужас, Бьюти!

— Так шло до тех пор, пока однажды ночью Курт не рассказал Ланни, что французская полиция сделала обыск в помещении группы, для которой он работал. Бедному мальчику пришлось целые сутки бродить по улицам, пока он решился обратиться к Ланни; и потом они ходили по городу под дождем, ночью, и Ланни старался придумать, куда же его девать. Он вспомнил о вас, — но у вас так много прислуги, и они решили, что это ненадежное убежище! Думали они о моем брате Джессе; но за Джессом следила полиция, это было вскоре после покушения на Клемансо. Когда Курт совсем выбился из сил, Ланни решил, что делать нечего— придется вести его ко мне в отель. Была уже ночь; вдруг раздается стук в дверь, и они являются вдвоем, — ну, что я могла сделать?

— И вы укрыли его у себя?

— Выгнать его на улицу значило бы послать на верную смерть, а с меня довольно было смертей. И потом я подумала, что ведь война кончена, мы заключаем мир с немцами.

— Что он делал в Париже, Бьюти?

— Старался воздействовать на общественное мнение во Франции и в других союзных странах. Немцы тогда добивались снятия блокады.

— Как мог это сделать немецкий агент?

— В его распоряжении были большие суммы денег. Он прямо не говорит, но из отдельных намеков я поняла, что он многого добился. Он получил доступ в дом, где встречался с влиятельными людьми. Вы не догадываетесь, Эмили?

Миссис Чэттерсворт с интересом слушала сбивчивые признания своей безрассудной приятельницы; ей и в голову не приходило, что она, Эмили, может иметь ко всему этому какое-либо касательство. Но тут словно молния вспыхнула в ее мозгу. — Бьюти Бэдд! Тот швейцарский музыкант?

— Да, Эмили, — смущенно сказала преступница. Тот швейцарский музыкант был Курт Мейснер.

Бьюти целых полгода со страхом ждала этой минуты. Она знала, что рано или поздно ей придется объясниться начистоту с Эмили, и в предвидении этой сцены заранее прорепетировала свою роль. И теперь, прочитав на лице Эмили испуг и тревогу, она не дала ей вымолвить ни слова и отчаянно затараторила:

— Ради бога, Эмили, не думайте, что это я все подстроила. Я бы не посмела, ни за что на свете! Я ничего не подозревала, пока не вошла в вашу гостиную и не увидела Курта рядом с вами. Никогда в жизни я не переживала такого потрясения. Я чуть в обморок не упала, до сих пор не понимаю, как мне удалось овладеть собой.

— Как этот человек узнал обо мне?

— Я же вам сказала, что тогда ночью, когда они бродили по улицам, Ланни и вас называл. Он перебрал всех знакомых. Курт написал в Швейцарию и связался со своим начальством; оно-то и помогло Курту использовать людей, которые были ему названы.

— Но он выдал себя за двоюродного брата моего старого приятеля, который умер в Швейцарии. Откуда он мог узнать о нем?

— А немецкая разведка? По словам Курта, она может узнать, что захочет. Вот и все, что мне известно. Он молчит, и даже любовь не может развязать ему язык.

— Но зачем ему было втираться в мой дом? На что он рассчитывал, Бьюти?

— Он хотел познакомиться с влиятельными лицами — и рассчитал правильно. Как видно, от кого-то он добился, чего хотел, и поэтому больше к вам не являлся.

Какой ужас, Бьюти!

— Ах, я до сих пор еще не пришла в себя. Я дрожу при виде каждого французского мундира.

— И вы даже не заикнулись мне о том, что происходит в моем доме.

— Ах, мы с Ланни очень волновались и долго думали, как быть. Мы полагали, что вы не захотите выдать его на верную смерть, — это не в вашем характере. Но если бы вы знали и не донесли, на вас бы тоже легла ответственность. А пока вы ничего не знаете, вы не при чем. Помните, вы пришли и сказали мне, что полиция допрашивала вас по поводу Курта? После я уже ни одной ночи не спала. Как нам удалось вывезти его из Франции — длинная история, и я боюсь вам наскучить.

— Ну, уж этого можете не бояться, — ответила Эмили и, видя страдальческое выражение милого личика, прибавила: — Я всегда считала вас сочетанием газели и мотылька; а теперь я вижу, что вы к тому же и гениальная актриса. Так меня провести! Это еще никому не удавалось.

— Эмили, у вас доброе сердце, простите меня! Но меня словно захлестнул водоворот. Понимаете, мы. мы полюбили друг друга. Это звучит банально, но дайте мне рассказать, как все случилось.

— Это меня не так уж удивляет. Сколько вы пробыли с ним взаперти?

— Целую неделю; но главное было в трагизме его положения. Курт был ранен два раза; в последний раз у него было раздроблено ребро, и когда он лежал в госпитале, за ним ухаживала молодая женщина, школьная учительница. Они полюбили друг друга и поженились. У нее открылся туберкулез, но она продолжала работать. Курт был на фронте и ничего не знал, пока не получил сообщения, что ока умерла. Он рассказал мне все это; и вот он передо мной — человек, потерявший вое, даже родной дом; он клянется, что ни за что не станет жить в Польше. Немцы — надменный и злопамятный народ, Эмили. Они не примирятся с поражением. Дело не только в том, что они потеряли территорию, флот, вообще материальные богатства — они еще унижены, оскорблены тем, что их заставили признать вину, которой они за собой не чувствуют. Когда Версальский договор был подписан, с Куртом такое делалось, что я, честное слово, боялась, как бы он не покончил с собой. Мне и самой было не сладко; не очень-то весело смотреть на эту послевоенную жизнь, противно видеть, как люди ведут себя. И я подумала: «Вот друг Ланни, которому я могла бы помочь». И я это сделала. Я вернула его к жизни, ну хоть немножко похожей на нормальную. Я знаю, все это кажется вам смешной любовной историей, но если бы только нас оставили в покое и не было бы больше войн, мы с Ланни добились бы, чтобы Курт занимался своей музыкой и больше ничем. И вот я пришла просить у вас прощения и помощи.