— Представь себе, что, сидя в тюрьме, ты в своем воображении рисуешь себе, как идешь куда-нибудь или купаешься, или, быть может, даже мечтаешь о женщине. Так же, видишь ли, поступает и автор этой книги — он мечтает о том, как хорошо будет каждому трудящемуся, когда сбудется настоящая свобода.

— А ты, Отто, того мнения, что социализм будет таков, каким он представляется этому сочинителю?

— Нет, этого я не думаю. Я уверен, что он будет не таким, каким воображает его себе человек, сидящий за письменным столом, среди четырех стен. Дело по-моему обстоит так. Тебе, наверно, тоже приходилось мечтать о какой-нибудь женщине, — женщине, которую ты никогда не встречал, женщине совершенной красоты, поразительного ума, исключительной доброты. И когда человек долго мечтает о такой совершенной женщине, то всей душой привязывается к этому образу. Потом появляется другая женщина, далеко не такая прекрасная и умная, и тем не менее мы любим ее в тысячу раз сильнее; она заставляет нас позабыть ту женщину-мечту, потому что она живой человек — кровь и плоть. Вот так же приблизительно рисуется мне и наше отношение к тому социализму, который наступит в действительности. Не так ли?

— Мне никогда не приходилось задумываться над подобными вещами. Да, кроме того, и к чему это? Пока важнее всего одержать победу, а там видно будет…

— Верно, важнее всего — победить. Но боролись ли бы мы так самоотверженно, если бы перед нами не стояли высшие цели? Конечно, все окружающее плохо, несправедливо, более того — невыносимо, но разве мог бы я взяться за оружие, не будь я уверен, что то, за что мы воюем, будет гораздо лучше?

Отто показался мне в этот день немного чуждым, и из того, что он говорил дальше, я не все понял…

Пока он мне объяснял преимущества социалистического производства, я разглядывал его комнату. Она походила скорее на библиотеку, чем на жилое помещение. Вдоль всех стен до самого потолка тянулись книжные полки, плотно уставленные книгами, на ковре лежала груда книг и газет, на письменном столе высилась настоящая гора из книг. Помимо книг на письменном столе красовалась еще фигура обнаженной женщины без рук. Статуэтка мне не понравилась: она никак не подходила к книгам. Мне так, по крайней мере, казалось.

— Ты бы хорошо сделал, если бы разжег спиртовку, — сказал Отто. — А я тем временем оденусь, мы напьемся чаю, и ты расскажешь мне, как сюда попал. Неделю тому назад товарищ Гюбхен говорил мне, что не приходится особенно надеяться на твое скорое освобождение.

Под шум спиртовки, пока вскипала вода, я со всеми подробностями описал историю своего освобождения. Отто от души смеялся, когда я рассказал, как мне удалось надуть Немеша. Когда я окончил свой рассказ, мы долго молчали.

— Видишь ли, Петр, — начал он наконец, — подобные неорганизованные выступления очень опасны, надо как-то иначе подходить к делу…

Он заговорил о будапештских событиях.

От него я узнал, что врача Гюлая берегсасская прокуратура разыскивает по обвинению в подстрекательстве к убийству. Гюлая нет в Будапеште. Недели две назад он работал в Шалготарьяне, и полиция с ног сбилась, разыскивая его. Это тем не менее не мешает ему теперь преспокойно работать в другом провинциальном городе. Где он сейчас, Отто мне не сказал, и я не стал расспрашивать.

Заговорили обо мне. Мы порешили, что прежде всего я схожу в Уйпешт к Пойтеку. Он, быть может, постарается пристроить меня на какой-нибудь завод. Там теперь будет вестись самая нужная работа, там будет решающий плацдарм борьбы.

Пойтек с семьей жил в то время на улице Эсь, в двухэтажном домике во дворе. Квартира состояла из одной комнаты и кухни.

Самого его не было дома, но я застал его жену с двумя маленькими ребятишками. Она встретила меня очень недоверчиво.

— Вы тоже из русского плена?

— Нет, я в плену не был.

— Так откуда же вы знаете Даниила?

— Мы вместе служили.

— А у вас к нему какое-нибудь дело?

— Нет, я просто в гости пришел. Когда он вернется?

— Сейчас он на заводе, на работе; быть может, через полчаса он придет обедать. Если только у него опять нет какого-нибудь собрания!.. Ох, уж эти мне собрания! — вздохнула она, подбросив каменного угля в плиту, на которой готовила. — Впрочем, Даниил мой политикой не занимается, — добавила она, словно спохватившись.

При этом она заметно покраснела.

— Он политикой не интересуется и на собрания ходит только тогда, когда это уже очень нужно.

— Я знаю, — сказал я. — Разрешите подождать его здесь.

Она пожала плечами.

— Хорошо, присядьте.

На пороге между кухней и комнатой она поставила маленькую табуретку, вытерев ее предварительно фартуком. Я сел, а она продолжала возиться над плитой.

Жена Пойтека была худенькая, маленькая женщина с бледным лицом. Платье на ней было чистое и не плохо сшитое. По всему было видно, что она портниха. На столе стояла швейная машина. Все в комнате блестело чистотой. На столе лежала стопка книг.

— Не ходи в комнату! — крикнула жена Пойтека мальчугану, который собирался было проскользнуть между моих ног в комнату.

— У папы никого вчера вечером не было и ни о чем не разговаривали, — тотчас же затараторил он. — Все дяди, которые у него были, говорили только по-венгерски[9].

Я удивленно поглядел на мальчика, а потом перевел взгляд на его мать. Та с трудом удерживала улыбку.

— Не приставай к дяде и молчи, раз тебя не спрашивают, — сказала она сыну.

— Так папа же велел… — начал было мальчик, но мать строго взглянула на него, и мальчик замолчал.

Так мне и не пришлось узнать, что велел говорить отец.

Вскоре явился Пойтек. Он чрезвычайно обрадовался и горячо обнял меня. Его жена покраснела, смущенно поглядывая то на меня, то на мужа. Наконец, она протянула мне руку.

— Я, видите ли, заподозрила, не из полиции ли вы…

Пойтек расхохотался.

— Да неужто?

— Да, и Леучи тоже, видно, принял его за полицейского. И неудивительно. Ты так нас напугал, приказывая глядеть в оба, что в родном отце станешь подозревать шпика…

— Ну, за стол. Надеюсь, гость тоже не откажется.

— Если только ему придется по вкусу, что мы едим…

— Не из балованных.

За обедом Пойтек начал знакомить меня с положением вещей. Работа, по его словам, идет успешно и работать в массах не трудно. Все недовольны. Национальное правительство только обещает, на деле же ничего не дает. Между товарищами нет единства — даже в самых важных вопросах. Если так будет продолжаться, то далеко не уйдем. Взять хотя бы вопрос, оставаться ли в партии социал-демократов или выйти. Одни говорят, что правильнее было бы остаться, так как если мы выйдем, то окажемся изолированными. Другие же утверждают, что следует выйти, не то нас партийная дисциплина заест. Вопрос этот сложный, в нем не сразу разберешься…

— А каково твое мнение по этому вопросу?

— Я, как и все приехавшие из России, за самостоятельную партию.

— А много товарищей уже приехало?

— Основное ядро еще там. Я совершенно убежден, что, когда они приедут, мы сможем образовать новую партию. Пока же будем выжидать.

Пойтек, не дожевав последнего куска, встал из-за стола.

— Я тороплюсь. Ты, Петр, пойдешь со мною.

— Опять уходишь? С тех пор, как ты вернулся из плена, мы ни одного вечера не были вместе. Только есть и спать домой ходишь!

Пойтек нежно обнял жену, поцеловал детей, но ничего не ответил.

— Сегодня мы займемся агитацией по чужим дворам, — сказал он мне, когда мы вышли на улицу. — Мне придется сагитировать сегодня вечером четыре дома.

Уже смеркалось, когда мы зашли во двор двухэтажного дома, заселенного, повидимому, рабочими. Грязный двор был весь в выбоинах и ямах. Кислый запах прелой капусты ударил нам в нос. Пойтек, став посреди двора, принялся выкрикивать изо всех сил:

— Рабочие! Женщины! Товарищи!

В первом этаже открылись два окна. И во втором этаже стало заметно некоторое движение. Пойтек извлек из кармана маленький колокольчик и стал звонить, время от времени выкрикивая: