«Это была мужская ступня с ботинком и нога до колена. Ботинок, кроме того, был выбит из стали. Показывают нам огромный башмак. Все выворочено, все не так. Нельзя даже понять, с какой ноги башмак.

Мы обмерли, молча смотрим.

— Вот что, Петр Николаевич (Львов.— Н. В.), ни к черту  не  годится,— хмуро  говорит  Иванова.— Давайте плотников!

—                                  Зачем? Мы все вычислили.

—                                    Плотников!

Мы взяли гипсовую негу, деревянную форму и вместе с плотниками исправили ошибки — рант нашили, носок вырубили. Проработали часа два-три.

—                                     Выбейте до завтра.

На другой день приезжаем. Петр Николаевич говорит:

—                                   А ведь хорошо получилось.

Так выяснилось, что мы, скульпторы, должны работать на заводе и принимать непосредственное участие в работе по увеличению скульптуры и переводу ее в сталь. Нам дали каждой по бригаде рабочих» '.

Следовательно, всю середину декабря Мухиной и ее помощницам приходилось совмещать работу на заводе с окончанием работы над моделью в мастерской. Наконец модель была закончена, отформована и передана на завод ЦНИИМАШа. С этого времени Мухина, Иванова и Зеленская более трех месяцев ежедневно работали на заводе.

Как и предсказывал Н. Журавлев, способ 15-кратпого увеличения давал лишь сравнительно точные общие размеры, по рельеф формы сильно страдал. Ошибка в 1—2 миллиметра вела к крупным искажениям, а шероховатая поверхность гипсовой модели имела множество углублений и выпуклостей более 1 миллиметра. В целом в процессе изготовления статуи в натуральную величину было замерено на поверхности модели около 200 тысяч координатных точек, и в этой работе участвовало 23 человека техников и чертежников.

И все же из-за недостатка времени сделать детальные чертежи всех блоков оболочки было невозможно. Вера Игнатьевна вместе с Журавлевым руководила созданием по данным замеров промежуточных шаблонов и по ним — деревянных форм в величину натуры. Это были как бы огромные «негативные» оттиски поверхности статуи. Такие формы для последующей выколотки стали в шутку называть «корытами». Они были очень удобны для сварки оболочки и внутреннего каркаса каждого блока. Для Мухиной же, Зеленской и Ивановой окончательная отделка и исправление этих форм с обратным рельефом были задачей весьма затруднительной — ведь надо было все время представлять себе вид сравнительно небольшого (по отношению к общему объему) участка поверхности статуи, да еще в «позитивном» виде, увеличенном по сравнению с моделью в 15 раз. Нужно было обладать необычайно развитым пространственным мышлением, чтобы работать с этими «корытами». А их было несколько сотен, поскольку вся оболочка была разделена на 60 блоков.

Деревянная форма напоминала географическую карту: ямы, рытвины, бугры. Во всем этом нужно было разобраться, сравнить с гипсовой моделью, отметить, где снять дерево, где нарастить и затем передать бригаде жестянщиков, которые выколачивали в форме топкие листы стали, отмечая границы стыков.

После этого стальные листы сваривались специальными аппаратами, сконструированными по проектам П. Н. Львова. Сварка шла непосредственно в деревянных формах. Под соединяемые пласты подкладывались медные полоски, служившие электродами. Второй электрод был у сварщика. Скрепленные точечной сваркой стальные листы выправлялись в форме, доводились и затем еще соединялись легким металлическим каркасом для оболочки. На швы, кроме того, укладывались крепления из углового железа.

Вера Игнатьевна и ее коллеги в простых ватных телогрейках все время находились среди столяров, отделывавших «корыта». Рабочие относились к нам с уважением, несмотря на то, что Мухина не шла ни на какие уступки и настаивала на тщательной отделке «корыт», иногда требуя их полной переделки, хотя сроки очень поджимали.

В каких-то редких случаях переделки происходили и по вине скульпторов. Позже Мухина неоднократно вспоминала, как сложно было работать с огромными негативными «корытами», Например, «обратный рельеф летящих складок юбки, поставленной кверху ногами (иначе нельзя было собрать деревянную форму), был так сложен, что я и мои две помощницы, скульпторы 3. Иванова и Н. Зеленская, с трудом соображали, где же, в конечном итоге, находится то или другое». Мухина пишет, что «нужно было много усилий, чтобы «переключаться» на ощущение обратного рельефа, все, что было выпукло, становилось вогнутым. Надо признать, что гибкость ощущений пластической формы у рабочих была на высоте... Многие из них получили здесь начало пластического воспитания, и если сперва нужно было руководить каждым ударом стамески, то уже через месяц многим из них свободно можно было поручать небольшие самостоятельные участки работы с полной уверенностью, что задание будет выполнено и останется только окончательное выправление».

Вера Игнатьевна самд заражалась ходом производственного процесса и нередко работала как мастер. Она вместе с рабочими соединяла отдельные выколоченные листы стали и сваривала их, нажимая ногой на педаль прерывателя сварочной машины. Ее энтузиазм заражал всех. Техники и инженеры, работавшие на монтаже каркаса, порой не вспоминали об отдыхе и оставались ночевать на месте работы. Их глаза были воспалены ослепительными вспышками дуговой сварки. Стояла ранняя весна, и в огромном цехе было холодно. Обогревались печками-времянками, иногда засыпая около них. Были случаи, когда Вера Игнатьевна оттаскивала заснувшего усталого рабочего или инженера от раскаленной печурки, спасая его от случайных ожогов.

На всю работу было определено около четырех месяцев, Мухина вспоминала, что, когда отдельные блоки скрепили, а деревянные формы разняли, вдруг «из-под неуклюжей оболочки на свет божий выходит сияющий человеческий торс, голова, рука, нога. Этого момента все ждут с нетерпением. Интересно, что получилось, ведь позитив видишь впервые.

Все стоят и смотрят. Рабочие оживленно перебрасываются замечаниями:

—                                     Это место я делал!

—                                    А это я!

Работа всех заражала энтузиазмом».

С инженерной точки зрения одним из самых трудных элементов композиции оказался развевающийся шарф, придерживаемый откинутой назад рукой колхозницы. Он имел размер около 30 метров, вынос 10 метров, весил пять с половиной тонн и должен был держаться по горизонтали без всякой подпорки. Мухиной многократно предлагали отказаться от шарфа, так как его назначение и смысл были многим непонятны. Но. она категорически не шла на это, поскольку шарф был одним из важнейших композиционных узлов, образно связывающих скульптурную группу с архитектурой павильона. Наконец инженеры Б. Дзержкович и А. Прихожан рассчитали специальную каркасную ферму для шарфа, достаточно надежно обеспечивающую его свободное положение в пространстве, и ее тут же начали сваривать. Еще одно трудное препятствие было преодолено.

Но был на заводе человек, который не верил в то, что статуя может быть закончена в срок. Его бесило, что Мухина иногда требовала полной замены неудачных «корыт», и рабочие слушались ее, начинали работу заново, хотя такие переделки били их по карману: дважды за одну и ту же работу не платили.

Этим человеком был директор завода некий С. Тамбов-цев. И чтобы обезопасить себя, он написал донос в правительство. Статуя, утверждал он, в срок закончена быть не может, потому что Мухина нарочно прерывает работу, требуя бесконечных исправлений, да еще придумала этот шарф, который может сломать всю группу при порыве ветра. Для большей убедительности своего «сигнала» он еще написал, что, по отзывам специалистов, в отдельных местах стальной оболочки каркаса якобы возникает профиль «врага народа» Л. Д. Троцкого.

Особых последствий в то время этот донос не вызвал. Но когда после окончания Парижской выставки и возвращения статуи в Москву был арестован комиссар советского павильона коммунист Иван Межлаук, много помогавший в работе Мухиной, а также еще несколько инженеров, работающих над статуей, им припомнили и донос Тамбовцева. Реабилитированы они были уже после кончины Сталина, Межлаук — посмертно.