— Ох, Славин… Ну, говори одну вещь, которая сомнет…

— Знаете, где она живет, эта мадам Курнатова-Боржик?

— Ну?

— На Большой Морской, дом десять. Рукой подать до того, сгоревшего, дома четыре…. И живет она там черт знает с каких времен…

— Ах, ты… Актер! С этого бы и начинал!

— Зачем же? — скромно возразил Славин. — Законы психологии и риторики утверждают, что главное нужно оставлять на самый конец.

— Это ты на мне проверяешь законы психологии и риторики?

— Так я же для общей пользы.

— Все равно я тебе этого не прощу. Когда мы идем?

— Вот это разговор, достойный мужчины! — обрадовался Славин. — Идем мы туда сегодня. Мадам Курнатова-Боржик пригласила меня на суаре.

Шуршал патефон, крутилась пластинка, и томный голос медленным речитативом выводил в нос:

Да, здесь все было именно так, как описал Славин: и пластинки Вертинского, Лещенко, Сокольского в ярких конвертах, и пахитоски египетского происхождения, и настоящее шотландское виски с белой лошадкой на этикетке, и ковры, и полумрак… Давненько не бывал я в такой атмосфере!

Когда мы вошли, Славин — именно Славин, а не Рая! — тоном старинного друга дома представил меня хозяйке как столичного экономиста. Она и вправду была еще недурна, эта смуглая дама с темным пушком на верхней губе, женщина того типа, который в Одессе называется «жгучая брунетка». Я поцеловал ей кончики пальцев, чего она от меня, «человека не от мира сего», по всей видимости, не ожидала, и тем, кажется, сразу же расположил ее к себе. Евгения Андреевна повела меня знакомить с остальными гостями. Среди этих остальных я сразу же, по точному славинскому описанию, узнал фатоватого «адвокатишку» с усиками ниточкой и красивую тоненькую девушку с прямыми длинными волосами, в изящном светло-зеленом платье. Она наблюдала за ритуалом знакомства, прислонившись к стене, чуть склонив набок голову и независимо скрестив руки на груди. Потом решительно шагнула вперед, по-мужски протянула мне руку и сказала:

— Не выношу китайских церемоний. Меня зовут Люда Гулькевич. Между прочим, мой отец был царским адмиралом. — Это прозвучало вызывающе. — Вас это не смущает? — У нее был низкий, «цыганский» голос и темные пристальные глаза.

— Почему же… — Говоря по правде, я несколько смешался.

— Не лукавьте, — строго сказала Люда. — Очень многих смущает.

— Меня — нет, — серьезно отвечал я, прямо глядя в ее лицо. Неожиданная девушка! И до чего ж красива: широко расставленные глаза, породистый нос горбинкой, большой рот, матовая кожа и ни мазка краски.

— Ах, Алексей Алексеич, — чуть в нос, «под Вертинского», проговорила Евгения Андреевна, — когда вы ближе с нами сойдетесь, вы убедитесь, какое наша Людмилочка необыкновенное существо! Умна, тонка, интеллигентна. Артистическая натура!

Первый этап знакомства благополучно закончился. Адвокат с усиками — имени его я так и не разобрал — снова завел патефон. Все молча слушали. Похоже было, что ждут еще кого-то, — хозяйка не приглашала к накрытому столу, поблескивавшему бутылками и бокалами. Но Евгения Андреевна не могла долго молчать.

— Вы у нас недавно, Алексей Алексеич? — щедро улыбаясь, спросила она.

— Несколько недель. У нас небольшая комплексная научная группа. Мы здесь в длительной командировке. Вот Леонид Борисович, например, интересуется историей города. А я занимаюсь экономикой, изучаю размещение производительных сил.

— Комплексная группа! — чуть в нос протянула Евгения Андреевна. — Как это, должно быть, интересно!

Тут наша содержательная беседа о науке была прервана. Звякнул звонок. Евгения Андреевна, просияв, молодо застучала каблучками в прихожую. Оттуда раздались радостные восклицания, и в комнате появилась пара — статная женщина и высокий, элегантный мужчина.

Я сразу узнал его — и мне стало нехорошо. Нет, совсем наоборот, мне стало очень хорошо! Ведь это был Георгий Карлович Верман собственной персоной!

Георгий Карлович тоже меня узнал, и ты с ним раскланялись, как старые знакомые, к тому же я был приятным знакомым — как-никак проиграл Георгию Карловичу матч из трех сетов всухую.

— Приятная нечаянная встреча, — сердечно сказал он. — Как говорится, свет мал. Лена, познакомься с…

— Алексеем Алексеевичем Каротиным, — подсказал я.

— Отличный спортсмен, — аттестовал меня Верман. — С великим трудом обыграл его.

— Вы слишком великодушны, Георгий Карлыч, — возразил я, пожимая руку его жене.

На секунду мне показалось, что сквозь сердечность и дружелюбие Вермана мелькнула настороженность — мелькнула и исчезла. Так ли это было? Или виною тому было мое излишне обостренное восприятие?.. Кто знает… Во всяком случае, я старался держаться как можно проще и естественнее.

— За стол, за стол! — захлопала в ладоши Евгения Андреевна.

Когда дамы сели, мужчины, пошучивая, тоже стали рассаживаться, выбирая места. И тут Людмила, положив ладонь на соседний стул, мельком как-то так глянула на меня снизу вверх, что я, словно получив некий неожиданный импульс, тотчас, не раздумывая, сел рядом.

Выпили. Закусили. Опять завели патефон. Евгения Андреевна пила больше всех, не выпуская из ярко наманикюренных пальцев пахитоски, и принимала от рюмки к рюмке все более печальный и отрешенный вид. Славин с Раей подали пример — пошли танцевать.

Но истинным героем вечера был Степан Саввич, могучий старик с белыми усами а-ля Ллойд-Джордж.

Оказалось, пытаясь угадать, кто он такой, я был не так уж далек от истины — нет, не в смысле родственных отношений «Ллойд-Джорджа» с Людмилой Гулькевич, а в смысле его профессии.

Старик всю жизнь проплавал по морям и океанам, обошел чуть не весь мир, повидал множество известных и неизвестных портов всех пяти континентов, побывал в таких местах, которые обыкновенным людям кажутся существующими только в учебниках географии. Недавно Степан Саввич вышел в отставку, вызвал из Киева дочку с внучкой — зять, штурман дальнего плавания, погиб на транспорте, потопленном немецкой подлодкой в семнадцатом году.

Георгий Карлович последовал славинскому примеру, пригласил жену танцевать — они чуть раскачиваются почти на месте в медленном темпе блюза… А Степан Саввич рассказывает, точно сеть плетет, одну историю своей жизни за другой, смешная сменяет печальную, трогательная — смешную, и кажется, что старый капитан может вести свой рассказ бесконечно…

Верман с женой вернулись к столу, едва пригубили свои рюмки — я заметил, что Георгий Карлович почти не пьет, — и теперь тоже слушали капитана.

— Боже мой, — тоскливо сказала внезапно Евгения Андреевна, — боже мой, какая всюду пышная, яркая идет жизнь… А мы… — И тут же игриво спросила: — Степан Саввич, голубчик, вот вы всюду были, а скажите, где самые притягательные женщины? А? В Японии? В Мексике? Или, может быть, на севере, в Швеции?

Людмила вдруг пошевелилась — до того она сидела все время молча и недвижно, опустив ресницы, словно бы машинально забыв в пальцах полупустой бокал, и нельзя было понять, слушает ли она капитана, прислушивается ли к чему-то внутри себя, — пошевелилась, и в этом ее движении было скрытое неодобрение.

А капитан грустно переспросил:

— Женщины? Они всюду одинаковы, моя дорогая. А потому притягательнее всего они в России.

— О, вы делаете нам комплимент! — сказала Евгения Андреевна в нос. — Ну, а мужчины?

— И мужчины в России. Так что вам повезло, уважаемые дамы.

— Степан Саввич, — вмешалась Елена Викторовна, — вот вы рассказываете и все занятные, забавные истории. А ведь вам, наверное, пришлось пережить и страшное?

— Не без того, — согласился капитан, — да, знаете, человеческая душа так уж устроена, что все тяжкое прячет далеко, вглубь, чтоб добраться было трудно. А на верхних палубах хранит легкое, приятное. Вроде самозащиты это, что ли.