В XVI веке на русском Севере появились иностранцы — сперва англичане, за ними голландцы: плыли из Европы, огибая Скандинавский и Кольский полуостровы, в Холмогоры, оттуда по Двине и Сухоне через Великий Устюг в Вологду, дальше везли посуху в Москву английское сукно, брабантские кружева, испанскую соль, рейнские вина, фарфор и зеркала (хоть Русь отдавала предпочтение пушкам, пулям и пороху), а возвращаясь, забирали с собой черную икру и русский керосин, мех, зерно, пух. Вскоре северный тракт стал нервом края, жизнь там бурлила по-ярмарочному: люди богатели, заморские купцы приобретали дома, строили склады, переходили из рук в руки товары, золото, менялись моды, кружили вести и сплетни со всех концов света. Тем более что Москва утратила доступ к Балтике, уступив шведам Нарву, а стало быть, лишь через Белое море могла вести торговлю и плести дипломатические интриги. Иностранные послы, купцы и авантюристы не раз восторженно писали о русском Севере — о городах богатых и более европейских, чем Москва, о плодородных землях, о благосостоянии деревень… Неудивительно, что многим хотелось этот край — столь ценный — аннексировать (уже в 1617 году проект английского протектората над русским Севером подготовил для королевы Елизаветы торговый агент Джон Меррик). Но и русские не плошали — дорожили своими северными рубежами.
«Русь к северу лицом обратилась», — скажет академик Платонов.
Лишь Петр Великий обратил ее к западу. С тех пор жизнь на русском Севере замерла, не без помощи царя, который задушил тамошнюю торговлю, запретив вывозить через архангельский порт целый ряд товаров и направив их поток через вновь обретенные Нарву и Ригу, а также Петербург.
Очередные цари черпали из Севера средства для ведения войн — будто из собственной шкатулки, постепенно ее опорожняя, пока богатый, живший морем и торговлей край не превратился в медвежий угол раскольников, ссыльных да беглецов…
В конце концов Российская империя забыла о Севере, раскинувшись на восток, на запад и на юг — разом.
XVIII и XIX столетия законсервировали русский Север — и речь его, и обычаи. К примеру, иные слова, которые можно найти лишь в литературных памятниках Древней Руси, живы тут и по сей день. Здесь сохранились, хоть и в выродившейся форме, традиции русского мира и старая вера, здесь вяжут сети на старый манер, а старухи помнят строфы древних былин. Потому что XX век — якобы век прогресса — на самом деле закрыл русский Север. Будто зону.
Академик Дмитрий Лихачев называет русский Север «самым русским».
Дни темно-серые, словно свет падает через щель приотворенной крышки — в гроб.
Поразительна интуиция Редактора Гедройца. Недавно он предложил мне написать небольшую рецензию на книгу Стефана Братковского «Господин Великий Новгород» и добавил, что сам ее пока не видел, но опасается путаницы. Так оно и есть.
На титульном листе читаем: «Подлинная история Руси». То есть — если я правильно понимаю — все, что прежде писалось на эту тему, — неправда! И сразу возникает вопрос: что же читал автор? К сожалению, ни библиографии, ни сносок. В послесловии Братковский поясняет: «Избавляю читателя данного труда от справочного аппарата; в тематике этой книги сведущи не более десяти человек на свете, которым примечания ни к чему, поскольку источники, на которые я ссылаюсь в тексте, и мнения ученых, которые я цитирую, не выходят за рамки списка хорошо известных трудов». Ну-ну!
Зато есть именной указатель, но он вызывает удивление, потому что в книге, посвященной подлинной истории Руси, ни разу не звучат имена величайших российских историков: Ключевского, Соловьева, Платонова. Автор, пишущий о началах Руси, то есть работающий, надо полагать, с древнерусской литературой — в том числе с летописями, — ни разу не упоминает фамилии Шахматова или Лихачева. Это лишь несколько ярких примеров, перечень недочетов значительно длиннее.
Дабы избежать недоразумений… Я не историк и сомневаюсь, чтобы Братковский отнес меня к числу пресловутых специалистов по его теме. Историей Новгорода и Древней Руси я интересуюсь как любитель, кое-что почитываю (в частности, древнерусские тексты) да шатаюсь по тропам новгородских ушкуйников. Летом побывал и в Кенозере, и в Пудоже, и в Каргополе, — то есть в тех местах, названия которых, как утверждает Стефан Братковский, для подавляющего большинства читателей — пустой звук.
Книга Стефана Братковского — путаная в обоих значениях этого слова: она запутывает читателя и путает одно с другим. Примеры? Пожалуйста: в 860 году святой Кирилл отправился с миссией к хазарам и по дороге, в Херсонесе, обнаружил «русскы писмены». Происхождение их уже многие годы заставляет ученых спорить, и до сих пор остается неясным — что автор «Жития Константина-Кирилла» (из которого о них известно) имел в виду? Братковский не знает сомнений: «Разгадать аутентичное «русское письмо» нетрудно: письмом руссов из Скандинавии были, естественно, — скандинавские руны, следы которых рассеяны в разных местах Древней Руси». Какая самоуверенность!
А заодно какое блистание эрудицией!.. Вот, в абзаце, предваряющем теорию происхождения «русского письма», Братковский перечисляет современных ученых, «в пылу битвы создававших порой просто-таки фантастические гипотезы». Среди них Давид М. Ланг, «профессор Оксфорда, блестящий историк кавказского мира (благодаря ему мы имеем историю современной Грузии и древней Армении)», и Дэвид Диринджер из Кембриджа, «великий знаток эпиграфики, историк алфавита и создатель необычного музея Алфавита», есть и историк русского происхождения Г. Вернадский — «патриот московского працаризма». (NB: фамилия последнего появляется в «Господине Великом Новгороде» лишь однажды, хотя это, без сомнения, один из величайших российских историков XX века; познакомься Братковский хотя бы с первым томом его «Истории России», не стал бы открывать давно уже открытые Америки.) Эта демонстрация собственной эрудиции, словно дымовая завеса, туманит голову и отвлекает внимание от основного факта: автор «Господина…» не знает текста источника!
Прочитал бы Братковский «Житие Константина-Кирилла» — и не писал бы ахинеи о рунах. По-славянски фраза звучит так: «обрете же ту Евангелие и Псалтирь русскыми писмены писано». Неужели святое Евангелие переводилось на руны? Согласно академику Лихачеву, наиболее правдоподобная из версий, объясняющих этот фрагмент, гласит, что речь идет о письме «сурском» (то есть сирийском!), другие упоминают перевод Библии на готский язык, третьи намекают на некое письмо древних руссов… О скандинавских рунах академик Лихачев не говорит ни слова.
Я не любитель придираться и цепляться к мелочам — что свойственно большинству критиканов, как правило не имеющих понятия о предмете разговора, — на собственных икрах не раз чувствовал клыки бумажных питбулей. Так что если я демонстрирую путанность «Господина…», то из желания показать сам механизм запутывания, заключающийся в том, чтобы самоуверенно нести чудовищный вздор, а также эпатировать эрудицией — частенько из вторых рук. Примеров привести можно множество, так как книга кишит ошибками, ляпсусами и диковинными заявлениями, особенно там, где автор блистает лингвистическими познаниями и связывает Ладогу с «ladowaniem», т. е. погрузкой, а волок — с волом (якобы лодки тащили волы). Проволокись Братковский сам через пару волоков — по вязким топям и обманчивым болотам, — понял бы абсурд своей идеи: волы в этих болотах — нонсенс. Не менее забавен всевозможный вздор по поводу северного быта — якобы люди от голода ели кору лип и листья вязов, которые здесь не растут (они ели сосновую кору!), а русская баня — аналог финской сауны… Но — будет, будет — перейдем к основному сюжету.
А именно Новгороду Великому — не стоит забывать об этом при чтении книги, ибо сам автор то и дело отступает в сторону, словно хочет заодно рассказать обо всем, что прочитал у других. Порой в самом деле трудно разобраться, о чем речь: об истории руссов, новгородцев или варягов (конечно, история тут путается и петляет, словно болотная тропа, но тем более следовало тщательно прорубить просеку текста) — и новгородский сюжет мне хотелось бы рассмотреть в трех аспектах.