Нет, этот опустившийся тип определенно импонировал мне. Я даже почувствовал к нему некоторую симпатию. Приятно, черт возьми, осознавать гигантскую пропасть между нами. И приятно знать, что эту пропасть практически невозможно перепрыгнуть одному из нас. Догадываетесь, кому?

— Ну и как же ты, Кеша, дошел до жизни такой? — доброжелательно осведомился я, заказав еще порцию коньяка.

— Эта… — Мой собеседник слегка смутился, воровато стрельнув глазами в сторону выхода.

Видимо, определил, что выход расположен далеко и после сытного обеда драпать ужас как неудобно. Да и невыгодно, тем более что коньяк должны подать вскорости… Потом подумал, что, чем убегать, лучше наплетет он этому странному лощеному типу (то есть мне) семь бочек арестантов, чтобы отстал. Когда еще на халяву обломится такая классная жрачка, как сегодня! Затем выражение его физиономии чуть помутилось. Кеша внезапно пригорюнился, видимо, налапал тугим умом скабрезную мыслишку о том, что благодетель, спасший его от побоев и одаривший обедом на сказочную сумму, скорее всего, просто гомик. И кормит он его только затем, чтобы потребовать от него неудобопроизносимых услуг. Потом он принялся думать, что в случае, если этот тип станет его грязно домогаться, он всегда сумеет слинять через ближайший проходной двор или, в крайнем случае, двинуть посильней в челюсть. Этому много не надо, он такую породу наизусть знает: чуть давнешь в живот, пополам переломится… Все эти простые и удобочитаемые мысли в течение каких-нибудь нескольких секунд промелькнули на потасканной физиономии и сгинули, безболезненно покинув безбрежную гладь его высокого (почти как у меня), но, увы, грязного лба.

— Эта, — повторил он с мрачной откровенностью, — прижали меня конкретно, хотели выручку отобрать… Я не дался. А они — ну метелить. Это ж ясно, я на их место встал.

— И давно ты занимаешься таким промыслом?

— He-а. Ну, как в Москву приехал, думал, на работу устроиться. А на работу не берут без регистрации. Ну я и… Эта…

— А кем ты хотел работать?

— Эта… Ну, не знаю… Охранником или там… эта… копать чего-нибудь. Чего надо, короче.

— А специальность у тебя есть? Какая?

Но тут принесли коньяк, и он не стал отвечать. Мне показалось, что обстоятельные расспросы беспокоили его, были неприятны. Но встать и уйти он все же не решался. Тем более, когда принесенная жидкость янтарно плескалась на дне бокала прямо перед ним…

— Специальностей у меня много, — туманно выразился Кеша, залпом выдув коньяк и с приязненным вожделением вновь поглядывая на официанта. — Только вот толку с того… Ноль целых хрен десятых! — выпалил он, мелко хихикнув. Пожалуй, так смеялась бы махонькая дворовая собачонка, если бы Господь сподобил ее чувством юмора.

А вот я смеюсь не так. Абсолютно ничего похожего! Я хохочу раскатисто и громко, совершенно уверенный в красоте и уместности своего смеха. Смеяться люблю, смеха своего я не стесняюсь. Совсем не то, что этот Кеша…

— Откуда приехал? — Допрос продолжался.

Вороватый блеск глаз… Думает, что бы такое соврать. Неужели за ним числится что-нибудь уголовное? Вполне возможно. Что-нибудь мелкое, омерзительное… Не то проломил голову случайному грибнику на лесной тропинке, чтобы забрать рублей пять мелочью и использованный железнодорожный билет, не то стянул чемодан у вокзального простофили, а там одни грязные носки, которые затем разочарованно выбросил на запасных путях.

— Из Сыктывкара, — ляпнул он наобум, возможно слабо представляя себе месторасположение этого славного города.

— Ну и как там погода у вас в Сыктывкаре?

— Ничего… — осторожно заметил он. — То все дождило, а потом вроде похолодало.

— А… А лето какое у вас было? Жаркое?

— Да как обычно… — осторожничал он.

— А говорят, у вас в июле снег шел?

— Да? — испугался он. — Ага, шел, кажется…

Помолчали. Кеша все еще надеялся, что я вновь закажу для него коньяку, но в мои планы не входило накачивать его сим благородным напитком под завязку.

— Ну и сколько зарабатываешь на перекрестке?

— Да когда как… Первый день было ничего, а потом — хреново. Но на жрачку и косушку всегда зашибить можно. Легко! Народец, конечно, разный попадается. Один мужик целую сотню два дня назад отвалил. А вчера к одной тачке подхожу, а из окна на меня дуло наставили. Еле ноги унес, даже ковылять забыл.

— А как тебе удается так правдоподобно изображать больного? — Это был косвенный комплимент, и собеседник тут же купился на него, расплывшись в щербатой улыбке.

— Эта… Талант у меня, все говорят. Ну, хромать — это легко, это каждый может. А так, как я могу… Гляди!

Он хитро огляделся по сторонам — не наблюдает ли кто. Внезапно его заплывшая физиономия совершенно преобразилась: глаза постепенно остекленели, зажглись тусклым бессмысленным огнем, челюсть задрожала, съехала на сторону, голова мелко затряслась, из угла рта выкатилась струйка слюны и, протянувшись прозрачной ниткой, совершенно натурально капнула на скатерть.

— Ну ты даешь! — искренне восхитился я. — И впрямь талант.

Я кивнул официанту, и тот мигом доставил на столик еще одну рюмку. Кеша убрал жуткую гримасу со своего лица и с достоинством выпил.

— Ага, — признал он грустно, — таланта у меня навалом, только денег ни хрена… Ну, конечно, на кусок хлеба я себе всегда заработаю, только и нормально пожить охота, как человек…

Я посмотрел на часы и решительно произнес, доставая из кармана деньги за обед:

— Вот что, Кеша, ты мне понравился. Пожалуй, я могу тебе помочь. Многого не обещаю, да ведь тебе многого и не надо, верно?

Тень беспокойства вновь затуманила лицо побирушки. Он опять засомневался, не стану ли я его домогаться, не предложу ли ему чего-нибудь криминального или скабрезного. Его смущал и вид кожаного бумажника с обилием кредитных карт, и та легкость, с которой я бросил на скатерть крупную купюру.

— Ты где обитаешь? — спросил я, с удовольствием наблюдая за игрой мелких мыслишек на его лице.

Вот сейчас он думает, как было бы славно затащить этого жирного бобра (то есть меня) в темное место и пощупать там… Бумажник толстый, надолго хватит… Купить билет и рвануть из Москвы… Куда-нибудь… Хоть в Сыктывкар, что ли… А там ищи-свищи… А другая мыслишка тут же подло возразила: а как его обработать, если кругом белый день и народу немерено. А вдруг у этого гладкого борова пистолет во внутреннем кармане? С него станется…

— Вот визитка… Позвони мне… пожалуй, в среду. Попробую что-нибудь придумать.

Попрошайка осторожно сжал в красном кулаке плотный прямоугольник, нервно сглотнул слюну. Он, конечно, не собирается мне звонить. И работа ему совершенно не нужна. Максимум, на что он рассчитывает, — это на еще один обед и дармовую выпивку. Или надеется выпросить рублей сто на поправку здоровья, но ведь буржуй может и не дать. И еще он немного волнуется, опасаясь неожиданной подлости с моей стороны, однако очень уж соблазнительной кажется ему мысль насчет поживы. Еще надеется на какой-то безумный шанс, на чудовищную в своей слепоте удачу.

А я надеюсь на него.

Брешь в сиятельной обороне генерального директора удалось обнаружить всего пару месяцев назад. Это произошло совершенно случайно.

Мы как раз отрабатывали сделку с продажей нескольких сотен тысяч кубов чего-то лесного кому-то зарубежному. За давностью времени точно не помню, откуда и куда направлялся товар. Не то через пустыню Сахара в Коми-Пермяцкий округ, не то через Южную Антарктиду в Архангельский лесхоз.

Я день и ночь корпел над документами, несколько раз срывался в командировки, сутками висел на телефоне. Вскоре все было готово, титанический труд подходил к концу, и я уже предвкушал кругленькие премиальные, которые осядут в моем кармане, когда сделка наконец состоится.

Однажды вечером я одиноко торчал в своем кабинете (ждал звонка с крайнего юга от клиента, чтобы немедленно перезвонить заинтересованной стороне на север), расслабленно бултыхаясь при этом в феерических мечтах.