Она поднялась с третьего этажа на пятый и позвонила.

Открыла соседка Кудрявцевых. Маринка забыла поблагодарить, забыла постучать в дверь комнаты. Так без стука и вошла.

У Кудрявцевых комната была не больше, чем у Шевелёвых, но в ней было просторнее. Диван стоял в точности такой же. В один день покупали. Три пёстрые подушки лежали на нём для того, чтобы их подкладывать под голову или плечо, и не было на них вышитых красавиц, которые морщились.

На этом диване сидели все Кудрявцевы: дядя Серёжа, тётя Наташа, Лёва. И, главное, — папа Маринки.

Он сидел отдыхая, во всю длину вытянув ноги, и показался Маринке ещё больше и шире, чем всегда. Ей показалось, что сидеть папе как-то особенно удобно, особенно хорошо.

От этого Маринке стало ещё обиднее. Она стояла на пороге, никем не замеченная, и не знала, что делать.

А все были оживлённые, весёлые. Дядя Серёжа комично показывал тёте Наташе, кто как выступал у них на собрании, и про одного с уважением сказал:

— Никогда не подведёт. Мировой товарищ!

Лёва положил руку дяде Серёже на колено и начал выпытывать:

— Если настоящие товарищи, так считается, нельзя друг друга обгонять?

Дядя Серёжа засмеялся.

— Вот голова! По-честному обгоняй, пожалуйста. Я, например, сплю и во сне вижу, как Михаила Шевелёва обгоняю. Он в день уложит тысячу двести кирпичей — я тысячу триста. Он тысячу триста — я тысячу четыреста! А проснусь, мама не той кашей накормит и…

— Ой, скорей кормить! — спохватилась тётя Наташа и захлопотала у буфета. — Ну и денёк! У меня на заводе горячка, поесть не успела. А у вас, оказывается, вот до каких пор собрание! Лёвушка, скорей поди поставь вскипятить воду для макарон.

Лёва сказал:

— Сейчас!

А сам ни с места, и опять своё:

— Ну если совсем, папа, по-серьёзному, так ты ведь только захоти — мог бы дядю Мишу обогнать?

Дядя Серёжа рассердился:

— Стоишь ты каждый день задрав голову, смотришь, а толку что? Не родился ещё каменщик, который эту личность обгонит!

И он ткнул Маринкиного папу в плечо.

— Вот тебе! — крикнула Лёве Маринка.

Все обернулись. Тётя Наташа приветливо ей кивнула:

— Здравствуй, Маринка! Давно тебя не видела. А почему ты не входишь? Не здороваешься?

— Потому что пусть идёт домой! — сказала Маринка.

Она совсем забыла, что ей надо было спросить про книжку, и бросилась вон из комнаты.

Папа нагнал Маринку этажом ниже. Они шагали рядом со ступеньки на ступеньку и молчали.

Когда спустились до своей площадки, папа спросил:

— Мама послала?

— Вовсе не мама! Я сама пришла. Взяла и сама пришла. Нельзя мне, что ли?

— Сама — это хорошо.

Маринка обрадовалась, что папа поверил и что он доволен. Но, как только они пришли домой, мама спросила:

— Ты где, Мариночка, с папой встретилась? Ты ж поднималась к Кудрявцевым за книжкой, а он был на собрании?

Маринка сказала:

— И был на собрании!

Она хотела сделать для папы совсем хорошо и добавила:

— А у Кудрявцевых не был.

Потом она посмотрела на маму, на папу, и ей стало страшно. Она увидела, что мама ей не верит и папа тоже больше не верит.

И она не знала, что ещё сказать, чтобы скорее опять поверили. И как ей теперь быть?

На другой день было воскресенье.

Маринкина мама убирала комнату и всё говорила о том, какой она создаёт уют, как у неё чисто, аккуратно, не то что у других.

Маринке хотелось что-нибудь делать. Она начала мыть чайную посуду.

— Оставь, я сама, — сказала мама.

Тогда Маринка начала укладывать подушки на диван.

Мама опять не дала:

— Да разве так! Половину красоты не видно. Отойди!

Папа сидел за столом и молчал. Маринка со вчерашнего дня ни разу не могла открыто и прямо на него посмотреть. Ей не хотелось быть лома, и она пошла поиграть во дворе.

Никого из ребят там ещё не было. Потом появился Лёва. Он подошёл к Маринке и строго спросил:

— Хочешь быть доносчицей — куриной извозчицей? Такой человек, что ещё никто не родился, чтобы его обогнать, а ты за ним шпионишь!

Если бы это было совсем неправдой. Маринка ему бы сказала: «Ну и дурак!» или крикнула бы: «Сам доносчик, шпион, куриный извозчик!» Или засмеялась бы, как умеют иногда девочки, чтобы каждое «ха-ха» было отдельно.

Но в Лёвиных словах было то самое, из-за чего она не могла посмотреть на папу. Каждое слово будто вонзилось ей в уши, в горло, в сердце.

Не помня что делает, Маринка сорвала с Лёвы фуражку и раз-раз его по лицу.

Лёва вырвал фуражку и толкнул Маринку.

Маринка отлетела метра на два и упала, ахнув от неожиданности.

Лёва растерялся, покраснел, скорее поставил Маринку на ноги. А она размахнулась — и опять его по щеке!

Лёва одной рукой держал Маринку, чтобы не упала и не расшиблась, а другой тоже дал ей по щеке этой злосчастной фуражкой.

Маринку царапнуло козырьком.

Лёва увидел царапину и больше не отвечал на удары Маринки. А ему так хотелось дать сдачи, что слёзы выступили. Была б мальчишкой, — так бы швырнул, так оттузил, — узнала бы! Но девочку бить он больше не мог. Хотел — и не мог. И мучался от стыда, что он остался побеждённым.

Маринка гордо посмотрела на Лёву:

— В другой раз ещё не так получишь. Тоже силач!

Она поправила съехавшую набок пуховую шапочку, повернулась и пошла домой. Но, поднявшись по лестнице до первой площадки, она села на низкий подоконник, стала совсем не гордой и заплакала.

Лёва остался во дворе. Он стукнул ногой по стенке сарая, толкнул булыжник и перевернул какой-то ящик. Одним словом, дал сдачи вместо Маринки неодушевлённым предметам. После этого ему стало чуточку легче, и он тоже пошёл домой.

Услышав его шаги, Маринка размазала слёзы и вскочила как ни в чём не бывало. Она увидела, что снизу приближается Лёва, а сверху спускается его мама — тётя Наташа.

— Кто тебя так, Маринка?! — сразу спросила она.

— Дурак, вот кто.

— Как же это? Ведь и ты, Лёва, играл во дворе?..

— Во дворе, — буркнул Лёва.

— На твоих глазах бьют Маринку и ты не заступаешься? Стоишь и смотришь?!

Тётя Наташа достала из сумочки платок и обтёрла вокруг царапины мокрую Маринкину щёку.

Лёва хотел сказать: «Да посмей ударять Маринку кто-нибудь другой, — сразу бы заступился, показал бы, чтобы раз и навсегда больше не лез!» Но когда сам бьёшь, — тогда как?

Он не успел ещё ничего сказать, а мама спросила:

— Нет, не могу понять: мужчина ты в конце концов или не мужчина?

— А кто же?! — обиделся Лёва.

— Тогда имей в виду: ты за Маринку отвечаешь.

— Не надо мне. Знаем, как он отвечает! — быстро выпалила Маринка и нехотя поплелась домой.

— Сядем, — предложила Лёве мама.

Они сели на подоконник и посмотрели друг на друга такими одинаково серыми глазами и таким одинаковым взглядом, словно каждый в зеркало посмотрел.

— Это я её, — сказал Лёва. — Только она первая. Я бы ещё не так… да удержался. Тебя по лицу — а ты удерживайся. Вот и победи!

— Эх! — с досадой вырвалось у мамы. — Ну совсем бы немножко — и победил! Не ударил бы ни разу, утерпел бы — вот и настоящая твоя победа. С девочкой драться — разве мужское дело? Ну, отряхни фуражку. Что это на ней? Похоже на пух от Маринкиной шапочки. Довольно, чистая уже. Да чистая, говорю! Беги домой.

И Лёва заскакал по лестнице наверх.

Маринке открыла мама.

— Обо что ты оцарапалась? Бегала, не глядя куда? Упала?

Маринка ответила:

— Упала, — и вздохнула.