Древние философы учат: чем глубже постигает человек путем умозрения истину, тем совершеннее он становится. Поэтому стремление к истине – высшее стремление человека.

Стремление к истине? Джордано не хочет обманывать себя. Стремиться всю жизнь к тому, чего нельзя постичь? Если мир вообще непознаваем, тогда эти стремления только погоня за тенями, которые не составляют сути вещей, бессмысленная погоня за рожденными в мозгу призраками и химерами. Выходит, стремления познать истину напрасны? Но ведь бессмысленное не должно быть смыслом жизни!

Вопрос о познаваемости мира был связан с множеством других проблем. Решение не давалось. Джордано навсегда сохранил в памяти эту тяжкую пору непрестанных поисков, испепеляющего труда, неудач, огорчений. Временами им овладевало безысходное отчаяние. Мысль заводила его в такие чащобы, что он не знал, как оттуда выбраться. Вот забрезжит впереди просвет, он напрягает силы, чтобы пробиться к нему, но препятствия растут и становятся непреодолимыми. Преграды, преграды, тысячи разных преград – одни ставятся внешними причинами, другие его собственной ограниченностью. Неужели он должен отступить? Иногда ему казалось, что он видит истину, но видит ее смутно, словно сквозь щели в стене. Как хотелось ему обрушить эту стену! Различные явления, постигаемые чувствами, не связывались воедино. Пленник в пещере, он по-прежнему наблюдает только игру причудливых теней?

Он обессилен долгой и тщетной борьбой. Неисчерпаемость природы, беспредельность ее загадок и тайн ввергают его в смятение. Зачем он казнит себя этой безумной погоней за ускользающей истиной и всем своим существом стремится к тому, чего не может постичь?

У него опускаются руки. Он проклинает свою пагубную страсть. Отступить? Какие бы доводы ни приводил разум, чтобы доказать безнадежность поиска, Бруно напряжением воли заставляет себя следовать дальше.

Он подолгу не выходит из кельи, не спит ночей. Кое-кто из монахов искренне недоумевает: за какой грех наложил он на себя такую епитимью? Разве понять им, что его неволя прекрасней иной свободы, а его муки слаще любых наслаждений! Когда он, осунувшийся и усталый, появляется в трапезной, за его спиной перешептываются монахи. Брат Джордано, видать, и впрямь обезумел! Обычно столь вспыльчивый и острый на язык, Бруно не принимает этого за оскорбление. Обезуметь от занятий наукой – далеко еще не худший вид безумия!

Приятелям искренне жаль, что Джордано обрек себя на затворничество. Их сострадательность только злит Бруно: чем они могут соблазнить его, когда склоняют сбежать в город, махнув рукой на печали? Они вполне довольны собой и теми немудрящими утехами, которые торопятся урвать. Невежество поистине мать чувственного блаженства.

Резкость суждений совсем не свидетельствует об умиротворенности. Джордано нередко влекло из крайности в крайность. Он далек от гармонии. Его обуревали страсти. Но он научился держать их в узде. В чем добродетель? В презрении к излишеству, в сознании, что все преходяще, в стойкости и внутренней уравновешенности. Человек должен быть готов к любым напастям судьбы, чужд гордыне, воздержан в наслаждениях.

Волю, подчиняющую главной цели разноголосицу помыслов и желаний, Бруно сравнивал в стихах с капитаном, что звуками трубы сзывает под свое знамя солдат: одни идут неохотно, иные и вовсе не повинуются. Его собственному капитану подчас приходилось туго. Джордано говорил об этом очень образно и далеко не миролюбиво. Пощады к темным силам, которые смущали душу, он не знал: одних умерщвлял шпагою гнева, других изгонял бичом презрения. Воля управляла страстями с помощью руля разума, наперекор волнам природных порывов буйства.

Он высоко ценил значение воли. Опускаются руки, не видно дороги, далека цель, но волевой человек дойдет до конца. Какими бы пугающими ни были сомнения, как бы ни увеличивались препятствия, он не откажется от дальнейших поисков. К истинному знанию путь тяжек. «Невежество, – говаривал Бруно, – лучшая в мире наука, она дается без труда и не печалит душу!»

Вновь и вновь возвращается он к вопросам, которые не может разрешить. Философия для Бруно – это не умозрительные рассуждения, единственная цель которых совершенствование самого философа. Вопрос о познаваемости или непознаваемости мира для него слишком важен, чтобы принимать желаемое за действительное. Он, Бруно, должен быть уверен, что стремления познать мир не напрасны, что люди в своих вечных поисках истины не топчутся на месте, а идут вперед.

Бруно старается не пропустить ничего, что так или иначе связано с теорией познания. Особенно внимательно изучает Платона, Плотина, Марсилия Фичино. Неужели все-таки правы философы, утверждающие, что человек воспринимает чувствами только тени вечных идей и что мир, залитый солнцем мир, больше всего походит на пещеру, где в полутьме прозябают скованные цепями люди?

«Платон мне дорог, но истина дороже!» Аристотель подверг Платоново учение об идеях основательной критике, вскрыл его противоречивость и доказал, что вымышленный мир вечных идей совершенно не помогает объяснению существующего мира. Реальное бытие существует прежде, чем чувственное его восприятие. Идеи, которые Платон называл сущностями вещей, не могут существовать отдельно от вещей В основе познания лежат ощущения. «Тот, кто не ощущает, ничего не знает и ничего не понимает».

Но Аристотель непоследователен. Он, отринувший «мир вечных идей», начинает себе противоречить, когда рассуждает об общих понятиях и формах, будто бы существующих независимо от материи.

Выбраться окончательно из Платоновой пещеры с ее тенями Бруно помогли учения греческих материалистов, а также сочинения Авицеброна, Фракасторо и Телезио. Говорить о «вечных идеях», существующих вне материи, – это значит создавать химеры!

Бруно углубляется в изучение истории науки. Видит, как одни мнения сменяются другими, видит, как со временем возвращаются теории, прежде считавшиеся ложными, как непоколебимые догмы обращаются в прах. Что это – картина величия человеческого духа или его извечной ограниченности? Картина, внушающая гордость, или законный повод для пренебрежительно-злорадной ухмылки скептика? Замкнутый круг – змея, кусающая свой хвост, – или медленное, но несомненное движение вперед?

Он выясняет, как постепенно накапливаются знания, как смутные догадки становятся обоснованными теориями и помогают в практической деятельности человека. Когда-то робко высказанная мысль о шарообразности Земли долгов время звучала как ересь. Но она дала толчок Колумбу и привела к открытию Нового Света. Разве теперешняя уверенность, что Земля – шар, не истина? А о чем говорит вся история астрономии, если не о постепенном прогрессе знаний?

Суждения Калиппа были более зрелыми, чем Евдокса. Гиппарх знал больше о звездах, чем Калипп. В распоряжении Птолемея было еще больше правильных сведений. Однако Коперник своим учением о вселенной превзошел остальных. Все увеличивающиеся знания основаны на преемственности и длительности наблюдений. Мысль человеческая, словно по лестнице, поднимается все выше и выше в познании истины. Людям открываются все новые и новые горизонты. А раз это так, то их стремления не напрасны!

Вот в чем главная цель, красота и смысл жизни – в познании истины, в борьбе за ее торжество!

Джордано переживал необыкновенный подъем. Древние мудрецы говорили об экстазе избранников, лицезреющих божественную красоту. Нет, воодушевление, им владеющее, не ниспослано милостью богов! Его собственная воля, побуждаемая любовью к истине, обострила чувства и изощрила ум. Если в нем загорелся свет разума, то скольких мучений это стоило!

Теперь единственная страсть всю жизнь будет владеть им – любовь к истине, страсть познания. Это она делает человека свободным, сильным и смелым, дает ему крылья, преображает в бога. Платон учил, что иногда божество посылает и безумцу мистическое озарение. Но им, Бруно, движет не слепое безумство, а разумный порыв. Он преклоняется перед самоотверженностью, рождающей героев. Джордано находит нравственный идеал: в его сознании складывается образ Героического энтузиаста.