Таким образом, характер занимает подчиненное положение и собственно проявления характера зависят от того, каким мотивам и целям служат в конкретном случае эти проявления. То есть черты характера не являются чем-то, что действует само по себе, проявляется во всех ситуациях.

Во-вторых, суть тех черт, из которых складывается характер, может быть прояснена через механизмы формирования характера. Прежде чем говорить об этих механизмах, зафиксируем основные мифы, которые бытуют по отношению к характеру:

1) характер биологически определен, и с этим ничего нельзя сделать;

2) характер полностью воспитуем, можно сформировать любой характер по желанию при специально организованной системе воздействий;

3) есть такая очень серьезная вещь, как национальный характер, то есть существуют очень сильно отличающиеся друг от друга структуры характера, присущие разным нациям, которые существенным образом влияют на индивидуальный характер всех представителей данной нации.

В каждом мифе есть доля правды, но только доля. В характере есть действительно определенные вещи, которые связаны с биологическими факторами. Биологической основой характера является темперамент, который мы действительно получаем от рождения, и с ним нам приходится жить.

Всем известна классическая типология Гиппократа, различавшего 4 типа людей по их темпераменту: флегматики, холерики, меланхолики и сангвиники. Основой этой типологии была теория о соотношении в разных людях разных жидкостей: крови, флегмы, желтой желчи и черной желчи. В нашем столетии достаточно убедительная попытка переосмыслить основу для этой типологии была сделана И.П. Павловым, который выделил 4 типа высшей нервной деятельности на основе сочетания таких индивидуально-специфических характеристик ВНД, как сила нервных процессов, их сбалансированность и подвижность. Определенные сочетания этих характеристик дали, по сути, те же 4 типа, которые описаны Гиппократом.

У характера есть и, так сказать, макросоциальная основа. В мифе о национальном характере тоже есть доля правды. По поводу национального характера идет очень много споров в литературе. Основная проблема ставилась так: существует ли национальный характер или нет? Выяснилось очень четко, что существуют, по крайней мере, очень сильные стереотипы в отношении национального характера, то есть что представители одних наций демонстрируют достаточно стойкие убеждения в существовании у других наций определенных, комплексов черт. Более того, эти стереотипы в восприятии другой нации прямо зависят от того, как эта нация «себя ведет». Так, в ФРГ проводились исследования, посвященные отношению к французам. Было проведено 2 опроса с интервалом в 2 года, однако за эти 2 года отношения между ФРГ и Францией заметно ухудшились. При втором опросе резко увеличилось число людей, назвавших в числе характерных черт французов легкомыслие и национализм, и резко уменьшилось число тех, кто приписывал французам такие положительные качества, как шарм, любезность.

А есть ли реальные различия между нациями? Да, есть. Но оказалось, что, во-первых, различия всегда выделяются по небольшому числу черт по сравнению с теми чертами, по которым преобладает сходство, и, во-вторых, что различия между разными людьми внутри одной и той же нации гораздо больше, чем устойчивые различия между нациями. Поэтому справедлив приговор, вынесенный американским психологом Т. Шибутани: «Национальный характер, несмотря на разнообразные формы его изучения, во многом подобен респектабельному этническому стереотипу, приемлемому прежде всего для тех, кто недостаточно близко знаком с народом, о котором идет речь».[5] По сути, представление о национальном характере является формой проявления того самого типологического мышления, о котором уже говорилось. Определенные минимальные различия, которые реально существуют (например, темперамент южных народов) и которые менее существенны, чем сходство, берутся как основа для определенного типа. Типологическое мышление, как уже говорилось, отличается прежде всего категоричностью (или одно, или другое), отсутствием градаций, выделением чего-то частного и раздуванием его за счет игнорирования всего остального. Таким образом, появляется мировоззренческий монстр под звучным названием «национальный характер».

Существует и так называемый социальный характер, то есть некоторые инвариантные особенности характера, присущие определенным социальным группам. У нас в свое время было модно говорить о классовом характере, и за этим действительно стоит некоторая реальность. Также было модно говорить о каких-то характерологических особенностях бюрократов, управленцев и так далее. За этим тоже стоит определенная реальность, связанная с тем, что характер формируется в реальной жизни человека, и, в меру общности тех условий, в которые попадают представители одних и тех же классов, социальных групп и так далее, у них формируются некоторые общие черты характера. Ведь характер выполняет роль как бы амортизатора, своеобразного буфера между личностью и средой, поэтому он во многом этой средой определяется. Во многом, но не во всем. Главное зависит от личности. Если личность направлена на приспособление, адаптацию к миру, то характер помогает это сделать. Если, наоборот, личность, направлена на преодоление среды или на преобразование ее, то характер помогает ей преодолеть среду или преобразовать ее. Согласно наблюдениям Е. Р. Калитеевской, адаптивность и отсутствие шероховатостей, трудностей в так называемом «трудном возрасте» фиксирует адаптивный характер и потом приводит к тому, что человек испытывает в жизни много трудностей. И наоборот, внешне бурные проявления «трудного возраста» помогают человеку сформировать определенные элементы самостоятельности, самоопределения, которые помогают ему в будущем нормально жить, активно воздействовать на действительность, а не только приспосабливаться к ней.

В заключение разговора о характере я бы хотел рассказать про два варианта дисгармоничных взаимоотношений между характером и личностью, проиллюстрировав их на примерах двух российских самодержцев, взятых из работ замечательного русского историка В.О. Ключевского.

Первый из этих примеров — подчинение личности характеру, неуправляемость характера — иллюстрируется описанием Павла I.

«Характер… доброжелательный и великодушный, склонный прощать обиды, готовый каяться в ошибках, любитель правды, ненавистник лжи и обмана, заботлив о правосудии, гонитель всякого злоупотребления власти, особенно лихоимства и взяточничества. К сожалению, все эти добрые качества становились совершенно бесполезными и для него и для государства вследствие совершенного отсутствия меры, крайней раздражительности и нетерпеливой требовательности безусловного повиновения…

Считая себя всегда правым, упорно держался своих мнений и был до того раздражителен от малейшего противоречия, что часто казался совершенно вне себя. Сам сознавал это и глубоко этим огорчался, но не имел достаточно воли, чтобы победить себя».[6]

Второй пример — отсутствие личности, подмена ее характером, то есть наличие развитых форм внешнего проявления при отсутствии внутреннего содержания — являет императрица Екатерина II.

«Она была способна к напряжению, к усиленному и даже непосильному труду; поэтому себе и другим она казалась сильнее себя самой. Но она больше работала над своими манерами, над способом обращения с людьми, чем над самой собой, над своими мыслями и чувствами; поэтому ее манеры и обращение с людьми были лучше ее чувств и мыслей. В ее уме было более гибкости и восприимчивости, чем глубины и вдумчивости, более выправки, чем творчества, как во всей ее натуре было более нервной живости, чем духовной силы. Она больше любила и умела руководить людьми, чем делами…

…В своих дружеских письмах… она как будто играет хорошо разученную роль и напускной шутливостью, деланным остроумием напрасно старается прикрыть пустоту содержания и натянутость изложения. Те же черты встречаем и в ее обращении с людьми, как и в ее деятельности. В каком бы обществе она ни вращалась, что бы ни делала, она всегда чувствовала себя как будто на сцене, поэтому слишком много делала напоказ. Она сама признавалась, что любила быть на людях. Обстановка и впечатление дела были для нее важнее самого дела и его последствий; поэтому ее образ действий был выше побуждений, их внушавших; поэтому она заботилась больше о популярности, чем о пользе, ее энергия поддерживалась не столько интересами дела, сколько вниманием людей. Что бы она ни задумывала, она больше думала о том, что скажут про нее, чем о том, что выйдет из задуманного дела. Она больше дорожила вниманием современников, чем мнением потомства… В ней было больше славолюбия, чем любви к людям, а в ее деятельности больше блеска, эффекта, чем величия, творчества. Ее самое будут помнить дольше, чем ее деяния».[7]