Мы решили: пора!

Васе Мясникову и мне поручили как можно скорее разведать расположение больницы, дороги и подходы к ней, численность охраны, порядок смены постов.

Почти двое суток мы с Васей вели непрерывное наблюдение за больницей. Она была окружена садовой изгородью и деревьями. Изгородь ветхая, и разобрать несколько балясин было бы не трудно. Весь двор густо зарос травою и крапивой. Лечебный корпус состоял из нескольких палат, окна забраны редкими решетками из тонких, всего в четверть дюйма, железных прутьев. Их ничего не стоит перекусить специальными саперными кусачками.

Кроме самой больницы, на территории были еще два здания: кухня и караулка, где всегда находились три солдата с разводящим. Тут же и телефон. Охраняли больницу всего двое часовых: один стоял обычно у ворот, другой — при входе в самый корпус. Дежурил в больнице лишь один-единственный надзиратель.

Пока мы возились с разведкой, другие боевики через защитника добыли пропуск на свидание с Чевардиным, выписанный для его «брата». Свидание назначили на следующий день. Это была большая удача — мы могли договориться обо всем с самим Алексеем. Однако тут же возникло серьезное затруднение. Из уфимских боевиков никто не знал Чевардина, а вызывать какого-нибудь парня из Сима уже не было времени.

Мне сказали:

— Придется, Петрусь, пойти к Алешке тебе. Это, конечно, большой риск — ты нелегальный, а полиция тебя слишком хорошо знает. Попадешься — несдобровать. Но другого выхода нет. Согласен?

Разве мог я отказаться?

Товарищи собрали гостинцы для Чевардина, наши девушки придали им вид домашней передачи. Собственно, гостинцы эти нужны были не столько Алеше, сколько мне, чтобы ничем не отличаться от других посетителей.

На случай провала, если придется улепетывать, совет дружины послал со мной четверых боевиков и извозчичью пролетку. С собой у меня была подробная записка Чевардину.

Свидания разрешались с обеда до трех часов пополудни. Вскоре после обеда я уже подходил к больнице вместе с родственниками других заключенных. Их было довольно много, и это меня ободрило: меньше станут приглядываться, и пройти будет легче. Я чувствовал, что лезу прямо к дьяволу в пасть, и на душе кошки скребли. Но надо — значит надо!

Вот и первый часовой-привратник. Ни на меня, ни на других посетителей он не обращает ровно никакого внимания. Глядит себе в сторону и крутит цигарку. Весь его вид говорит: «Как мне все это надоело!..»

Хорошо!

Вхожу в коридор корпуса. Здесь полагалось предъявить пропуск второму часовому и надзирателю. Они были не менее равнодушны. Солдат тупо изучал потолок, а надзиратель лениво шарил в принесенных продуктах и ставил на пропуске отметку.

Когда дошла моя очередь, надзиратель оживился:

— А, к Чевардину! — дружелюбно сказал он. — Ну и крепкий же, парень, твой братец! Ихняя палата — шестая налево, — объяснил надзиратель, возвращая мне пропуск. — Она открытая. Там тяжелых завсегда кладут. А твой братец уже понемногу встает. С клюшкой ходить учится.

Так! Вошел я, значит, благополучно. Вот если б еще так же и выйти…

Дверь в шестую палату была прикрыта. Я распахнул ее и окинул комнату взглядом. В ней стояло десять коек, но все, кроме двух, были свободны. Алеша лежал возле большого окна. Он читал книгу и даже не взглянул в мою сторону.

Едва я шагнул к койке Чевардина, как вдруг меня остановил голос второго больного:

— Ванюшка, ты как сюда?!

Я застыл соляным столбом: у двери лежал сынок симского купца Медяника, отъявленный черносотенец и громила. У меня язык прилип к гортани.

— А мне говорили, ты политик и от власти скрываешься!

Мелькнула мысль: «Без стрельбы не уйти!» Но в тот же миг осенила другая идея. И я бросился к Медянику с распростертыми объятиями:

— Федька! А я выглядываю, где ты! Твои старики велели передать тебе гостинцы. Эх, какой ты плохой стал! Зеленый вовсе, худой…

Я мигом присел у него в ногах, развязал узелок и стал выкладывать всякие сверточки и кулечки, продолжая заговаривать ему зубы:

— Это я-то политик? Что ты! Я состою в «Союзе истинно русских». Вот, видишь, и к тебе пришел.

Я мельком глянул на Алешку. Тот уставился на меня во все глаза. Вид у него был такой растерянный, что в другое время я надорвался бы от смеху. Но тут было не до веселья. Того и гляди крикнет мне Алешка «Предатель!» или — еще лучше — кинется на меня — и пиши пропало! Но в такие моменты является дьявольская изворотливость и находчивость.

— О! — сказал я. — И Алешка Чевардин здесь! Вот этот и впрямь политик! Ну-ка, я плюну ему в морду!

И, бросив гостинцы на кровать Медяника, я, гогоча, направился к Алешке, загородил его от Медяника спиной — а она у меня, слава богу, широкая! — и сунул ему записку. Потом почти беззвучно «прошевелил» губами:

— Будь готов к побегу…

Выражение Алешкиной физиономии сразу переменилось. Балда! Я громко сказал:

— Ну как, политик? Сладко против батюшки-царя идти? — И шепнул: — Дурак! Ругай меня!

Наконец до Алешки дошло. Он привскочил на койке и разразился дикой бранью. Я и не знал, что он умеет так ругаться. Толкнув его в грудь, я прошептал:

— Так согласен бежать?

Чевардин свалился на койку, еле слышно ответил:

— Согласен! — и снова обрушил на меня ругань.

Выбранившись в ответ, я вернулся к Медянику, спросил, что он хочет передать родителям и жене. Потом, попросив, чтобы он не рассказывал надзирателю, как я ткнул Чевардина, а то меня в следующий раз, мол, не пустят, забрал платок и простился.

Только успел я выйти, как напоролся на надзирателя.

— Что там за шум?

— Да симские меж собой не поладили, — объяснил я. — Мирить пришлось.

И я постарался скорее ретироваться. Только отойдя от тюремной больницы на почтительное расстояние, я перевел дух и вытер со лба испарину: «Вот так свидание! Свободно мог попасться, точно карась в щучьи зубы!» Что, если б я растерялся? Или надзирателю взбрело бы в голову проводить меня в палату? Задним числом меня охватил противный страх. Я вдруг почувствовал себя таким обессиленным, словно день-деньской ломал спину на погрузке.

Когда я в тот же день доложил обо всем совету дружины, товарищи только покрутили головами:

— Ну и ну!.. Нечего сказать, попал в переплет! Теперь, чтобы Алешку вытащить, надобно черт те какая осторожность. А то кто их знает, до чего они там после твоего ухода договорились. Ведь надзиратель мог брякнуть Медянику, что посетитель-то был брат Чевардина!

Но выжидать да осторожничать времени не было. Алексей мог со дня на день снова очутиться в тюрьме.

— Что ж, ребята, — сказали нам члены совета. — Мы наметили было побег на завтра, но теперь придется перенести его на сегодняшний вечер. И пораньше, покуда улицы не угомонились. Когда все стихнет, трудней и опасней будет пробираться с Алешкой.

Вместо четверых, как думали раньше, послали шестерых боевиков во главе с Алексеем Калугиным — «Черным». Наш «извозчик» должен был доставить Чевардина на конспиративную квартиру. Утром туда приду и я.

— Ну, братцы, удачи! — пожали нам руки друзья.

Разошлись уже в сумерки. Наша боевичка Стеша Токарева принесла мне многошарнирные, длиной с аршин, ножницы-кусачки. Я попробовал — резали они легко и бесшумно. Тут же я отправился на указанное место. «Черный» проверил все и дал приказ действовать.

Постовые заняли позиции, чтобы в случае чего перехватить больничных караульных. Быстро разобрали кусок изгороди, подкрались к окну Алешиной палаты, и я вытащил свой инструмент. Прут решетки сразу поддался. Второй — тоже. С помощью тряпки, густо намазанной медом, мы бесшумно выдавили сразу все стекло.

Алеша догадался для маскировки завесить окно одеялом. Стекло снизу до половины было закрашено, поэтому из палаты нельзя было увидеть, как я орудовал ножницами и как выдавливали стекло. К тому же тяжело больной Медяник крепко спал.

Все это произошло до удивления просто и быстро.

Вот уже подъехала повозка… Мимо меня ребята пронесли на руках Алешу.