— А давно ваши люди связались с Кохом? — в свою очередь задал вопрос Марчковский.

— Еще с весны, — ответил Соколов. — Правда, мы до последнего времени были связаны лишь косвенным образом. И только теперь, когда нам понадобились люди в районе Глубокого, мы открыли Коху, что он работает на Неуловимого.

— Ну вот и ответ! — воскликнул Марчковский. — Кох по мелочам не играет, он всегда делает крупную ставку.

— Предположим, что Кох действительно фашистский агент. Но где доказательства? Ваши слова? Одним словам мы доверять не можем. Нужны факты.

— Доказательства, доказательства… — проворчал Марчковский. — Возьмите Коха, допросите! Вот и будут вам доказательства…

— Нет. Нам нужны доказательства прежде всего. Народ знает, что ни один невинный человек не пострадал от нашей руки.

— Рад слышать. — Полковник стянул правый сапог, достал измятый лист и протянул его мне. — Вам должен быть известен почерк вашего агента, — сказал Марчковский. — Это почерк Коха? Так или нет?

Соколов разглядывал лист и все более мрачнел.

— Похоже на почерк Коха, — сказал он. — Да, это он писал.

— Тут список лиц, которых сейчас, по всей видимости, пытали бы в застенках гестапо…

В списках значились активные помощники партизан из Глубокого и других близлежащих сел.

— Как этот лист попал к вам в руки?

— Кох ушел. Потом вызвали и адъютанта. Входная дверь часто открывалась, так как в приемную то и дело входили и выходили. Рядом со столом было окно. Достаточно оказалось приоткрыть форточку. Как только первый же посетитель распахнул дверь, поднялся сквозняк, листки со стола разлетелись. Я сумел взять то, что хотел…

Хотелось, хотелось верить Марчковскому! Но все было не так-то просто. Да и история со списком казалась слишком уж наивной. Правда, с другой стороны, опытный разведчик вряд ли взял бы на вооружение столь примитивную легенду.

Мы не могли подвергать риску людей, ставить под угрозу наши планы. Тут нужно было все хорошо продумать, все взвесить…

Пока я предложил полковнику отдохнуть:

— Вы устали. Надо хорошенько выспаться!

— Не беспокойтесь, — возразил Марчковский. — У меня отличная спальня в Полоцке. Я арендую дом.

— Вы уже сегодня хотите возвратиться?

— Конечно, долго отсутствовать я не могу.

Я спросил, не опасно ли ему возвращаться, не заподозрят ли его в чем-нибудь.

— Нет, — решительно ответил полковник. — Водителя мотоцикла, гестаповца, я убил по дороге в лесу. Скажу, что Ганс погиб «смертью храбрых», заслонив собой полковника, когда нас обстреляли партизаны… Мне поверят: ведь на карте штандартенфюрера этот лес очерчен красным квадратом. Гораздо труднее будет им представить, что полковник маршала Рыдз-Смиглы, сотрудничающий с нацистами, вдруг побежит в одиночестве через дремучий лес — искать советских партизан…

— Ну хорошо, — сказал я. — А в Варшаве у вас есть связи с подпольем?

Марчковский помедлил с ответом. Потом тихо сказал:

— У меня есть адреса патриотов, антифашистов в Варшаве, которые никогда не покорятся нацистам. И я думаю, вам есть смысл со мной договориться.

— О чем?

— О помощи вам. Если вы мне, конечно, поверите…

— Мне хочется вам верить. Вы, наверное, видите это. Подумаем и о задании для вас! Как вы сами понимаете, для этого нужно время. А пока постарайтесь сохранить все, как было, служите нацистам, постарайтесь сделать так, чтобы они испытывали в вас нужду как в консультанте!

— Вы правы, — сказал полковник. — Я про себя тоже решил, что, если буду помощником партизан в логове гитлеровцев, больше принесу пользы нашему общему с вами делу, чем если выступлю против них открыто. Разрешите мне подписывать мои сообщения псевдонимом Гром. Разведке Неуловимого я хочу быть известен под этим именем.

— Почему именно так — Гром?

— Это маленький каприз, если хотите… За мой шумный нрав покойная мать всегда звала меня Громом…

— И кто-нибудь об этом знает?

— Это было так давно, в детстве… Нет, те, кто знал это прозвище, давно на небесах…

— Я ничего не имею против — будете Громом.

— А пароль? И с кем я буду связан? Вы мне назовете явку?

Он был очень нетерпелив, польский полковник.

— Об этом вы не беспокойтесь. Наши люди сами вас разыщут, когда будет нужно. И если вас назовут Громом, надеюсь, вы поймете, что это мы решили вас потревожить.

Полковник поднялся, надел шинель, натянул перчатки.

— Товарищ комбриг, — обратился ко мне Соколов. — Разрешите запрячь в сани лошадь и вывезти полковника к дороге.

Я разрешил. Теперь уже не имело серьезного значения, правду ли говорил польский полковник, или он был тщательно подготовленным агентом Ламмердинга. Имело значение то, что штандартенфюреру известно наше местонахождение.

Необходимо было принимать срочные меры.

Я немедленно распорядился вызвать ко мне всех командиров боевых групп и отрядов, находившихся в этом районе. Они получили приказ тотчас же сниматься и уходить в другое место, которое мы всегда имели в резерве и где заранее все было оборудовано. Мобильность — это то, что нас выручало не раз, делало и вправду неуловимыми.

Конечно, такой человек, как Марчковский, если ему поверить, был нам крайне нужен. Он мог стать одним из звеньев цепочки, которую мы уже начинали ковать, надеясь заполучить оперативные планы фронта…

Но следовало еще и еще раз проверить полковника, прежде чем довериться ему.

Вначале было решено проверить полученные от него данные о Кохе…

Трое гестаповцев на мотоциклах подкатили к дому Коха. Двое остались у дверей, держа в руках автоматы. Третий стал стучаться в дверь.

Редкие прохожие постарались скрыться «от греха подальше».

Только здешний полицай, наш связной, поспешил к дому Коха, делая вид, что готов услужить.

Но гестаповцы в дом к Коху его не пустили.

Кох встретил гостей криком:

— За что? За что меня? Я невиновен…

И тут же на чистейшем немецком тихо сказал:

— Опрометчиво поступаете, господа! Вас могли видеть связные партизан, что я им скажу?!

Он еще голосил, делая вид, что гестаповцы с ним обходятся круто, а сам читал бумагу, переданную ему одним из гестаповцев.

В бумаге говорилось, что за безупречную службу великой Германии Кох награждается денежной премией в размере 10 000 марок.

— Но почему же штандартенфюрер не подписал это? — спросил Кох, указывая на пустое место, где должна была стоять подпись Ламмердинга.

— Штандартенфюрер готов заменить эту бумагу другой, в которой к этой цифре будет прибавлен еще один нолик, если Заяц укажет точные координаты Неуловимого.

— Если люди Ламмердинга будут поступать так опрометчиво, как вы сегодня, это спугнет Неуловимого. Но я постараюсь…

В тот же день, под вечер, в дверь дома, где жил Кох, стукнули три раза, потом еще два раза с интервалом. Кох знал: так стучат только связные партизан. Он открыл дверь.

Войдя, связной снял с плеч тяжелую сумку:

— Осторожно. Тут мины. Надо спрятать до утра.

— Засуньте под кровать.

Кох и не подозревал, что мины были с часовым механизмом и уже отсчитывали первые секунды.

— Одевайтесь. Нам надо идти, — сказал связной Коху.

Кох заволновался.

— Куда идти?

— С командиром встречи искали?

Кох ахнул, дрожащими руками провел по щекам.

— С Неуловимым?

— Да. Нас ожидают. Торопитесь.

— Я мигом, только полушубок наброшу…

Кох шмыгнул в соседнюю комнату, связной слышал, как он шептался с жившими там его работниками, служившими ему подручными и телохранителями. Наверное, Кох сообщает, куда идет, просит через какое-то время выйти по его следу…

Вскоре связной с Кохом пришли на опушку леса.

Связной сказал:

— К командиру с оружием нельзя. Такой порядок. Отдайте мне все, что у вас при себе есть.

Кох достал пистолет, другой… Отдал и нож.

— Не пропал бы ножик… С наборной ручкой, автоматический…

— Вам это больше не понадобится, Заяц.