Старый Бакман пригласил гостя к столу, извинившись за то, что трапеза будет скромной.

— В Берлине становится все труднее. Приходится выстаивать в очередях, чтобы получить свою порцию эрзац-продуктов, — посетовал он.

— Любые трудности у нацистов должны нас радовать, — сказал Янг. — Это начало их конца.

Гость интересовался подробностями жизни в Берлине, расспрашивал о, казалось бы, несущественных деталях: о репертуаре берлинских театров, о меню в офицерских ресторанах, о том, как проводят свободное время офицеры берлинского гарнизона. Бакман рассказывал о том, что знал. В свою очередь, улучив момент, он спросил:

— А как там?

— Там? — переспросил Янг. — Там готовятся праздновать победу. Нашу общую победу. Но нам с вами, дорогой Хорст, придется немало поработать, чтобы приблизить этот час.

Они еще долго говорили в тот вечер. Жить в отелях или меблированных комнатах, постоянно находившихся под надзором тайной полиции, было рискованно. Договорились, что Янг остановится у Бакмана на правах фронтового друга его погибшего сына. Это будет вполне оправданным в глазах соседей, тем более что старый Бакман пользовался репутацией человека, сочувствовавшего нацистам.

Ночью была бомбежка. Выли сирены. Били зенитки. Рвались бомбы. Но капитан Янг не слышал этого. Он спал крепким сном. Впервые за долгое время.

— Браво, дружище Руди! Ты человек слова. Ты настоящий немец. Я знал, что ты не оставишь друга в беде.

Майор фон Дейгель, толстый, краснощекий, шумный весельчак, хлопал Янга по плечу, дыша в лицо винным перегаром.

— Черт возьми, я долго вспоминал, где мы назначили встречу. Ведь мы облазили вчера добрый десяток злачных мест… И все-таки вспомнил: в «Левенброе». А проснулся я, в карманах — пшик! Если бы не ты, погиб бы самой бесславной смертью!.. — Он расхохотался, усаживаясь за столик.

Янг подозвал кельнера, попросил подать холодного мяса со спаржей, сыр «Рокфор» и сухое вино. Фон Дейгель поморщился:

— Пфуй, Руди, я не употребляю этого пойла. Ты же знаешь.

— Тогда коньяк, — сказал Янг кельнеру. — И не какой-нибудь «Вайнбранд», а коньяк. Вы меня поняли?

— Но в меню…

— Меня не интересует меню. Я плачу деньги.

— Я вас понял…

— К черту, Герд, — воскликнул Янг, улыбаясь фон Дейгелю. — Не для того я просидел семьсот дней в окопах, чтобы отказывать себе в своих желаниях. Два года как-никак я копил деньги, не зная, куда их девать. А сейчас — хочу дышать! Кто знает, что с нами будет завтра!

— Ты умный человек, Руди, — буркнул фон Дейгель. — Все эти деньги не стоят собачьего дерьма. Дай мне вагон марок — я спущу их за день. Вот только починю голову… Надо жить тем, что живо сегодня! А что завтра — от бога! — Он налил бокал содовой, жадно выпил. Майор еще не пришел в себя после вчерашнего кутежа.

Янг познакомился с фон Дейгелем в гарнизонном госпитале, куда приходил для врачебной консультации. На случай возможной проверки надо было, чтобы его фамилия значилась в регистратуре госпиталя. Осматривавший его военный врач дал направления на анализы. Янг просидел полтора часа, дожидаясь очереди в рентгеновский кабинет. Ему сделали снимок ноги, и на этом лечебная программа на неделю была прервана.

В очереди у дверей рентгеновского кабинета он и познакомился с майором, который уже успел слегка заправиться горючим. Короткого разговора было достаточно, чтобы определить, что майор, жаловавшийся на рези в животе, попросту ищет удобного предлога, чтобы лишний день не являться на службу. Когда Янг пригласил его где-нибудь пообедать, майор просиял. Он больше и не вспоминал о своих болезнях.

К концу дня майор напился уже изрядно, и Янгу пришлось, поймав какую-то машину, везти его домой. Жил майор в аристократическом районе Берлина. Когда Янг выразил удивление по этому поводу, фон Дейгель бессвязно пробормотал, что он отпрыск старинной прусской фамилии и пользуется особым почетом за какие-то заслуги, оказанные рейху его покойным папашей.

Узнал Янг также, что служит майор в штабе противовоздушной обороны Берлина. Такое знакомство могло пригодиться. Кроме того, у фон Дейгеля конечно же было немало знакомых в офицерской среде. Это были те связи, которых искал Янг.

Кельнер принес заказ, поставил на стол вино, а графинчик с коньяком — перед майором, многозначительно заметив:

— Это «Мартель».

Фон Дейгель торопливо налил себе.

— К черту приличия, когда болит голова! Будем пить! — и, поморщившись, опрокинул коньяк в рот.

Он быстро запьянел, стал уговаривать и Янга отведать коньяку. Тот отказался:

— Я столько перепил крепких напитков, Герд, когда мотался по разным странам! Я пил настоящий «Наполеон» и стаканами пил русский самогон!.. Пил до одурения, чтобы забыться от всех кошмаров: от взрывов, от крови, от неизвестности… И всегда мечтал попасть в «Дроссел» или «Левенброй», выпить хорошего вина с настоящим сыром… Дай уж мне насладиться, Герд! А потом мы еще будем купаться в коньяке!

— Я понимаю тебя, Руди!.. — заплетающимся языком промямлил фон Дейгель. — Я сам аристократ… Мы с тобой аристократы по крови!..

Ближе к вечеру ресторан стал заполняться посетителями. Большинство было военных, причем, как отмечал про себя Янг, высших чинов. Это фешенебельное заведение было далеко не всем по карману.

Вспыхнул свет на эстраде. Заиграла музыка. Стройная блондинка с ниспадавшими на плечи волосами пела под оркестр бесхитростные песенки про любовь, про разлуку, про любимых, которые на фронте, и про близкие встречи. Здесь были нужны песенки со счастливым концом.

В зале становилось шумно. Фон Дейгель, осушивший графинчик, потребовал повторения. Янг подал знак кельнеру. Неожиданно майор поднялся из-за стола и, пошатываясь, направился к дальнему столику, стоявшему почти у самой эстрады. За столиком в одиночестве сидел какой-то офицер. Янг увидел, что майор, взяв офицера под руку, двинулся обратно.

— Милейший Руди, позволь представить тебе моего старинного друга, можно сказать однокашника, Пауля Ругге.

Янг поднялся и пожал руку бледному худому человеку в форме обер-лейтенанта, жестом пригласил его к столу.

Фон Дейгель попросил подошедшего кельнера перенести прибор обер-лейтенанта. Янг предложил новому знакомому коньяку, но тот отказался: крепких напитков не пьет.

— Значит, капитан Янг, вам пришлось пройти все круги ада на русском фронте! — начал Ругге, поднимая бокал с вином.

— О да, пожалуй, это те слова, в которых заключена вся моя жизнь на протяжении последних лет.

— Я хочу выпить за вас. Я считаю тех, кто сражался в России, героями, перед которыми нация в долгу.

Это было произнесено торжественно, как на официальном приеме. Ругге в упор смотрел на Янга, держа в руке свой бокал. У него было неестественно бледное лицо, тусклые, ничего не выражающие глаза, светлые, почти незаметные брови и, как показалось Янгу, чуть подкрашенные губы. «Наркоман», — мелькнула мысль у Рудольфа. Он бросил взгляд на белые, тонкие, слегка подрагивающие пальцы, обхватившие ножку бокала, и решил, что не ошибся.

Ругге стал расспрашивать о России, о положении на русском фронте. Янг рассказывал, стремясь окрашивать все в радужные тона, как и подобает офицеру нацистской армии, воспитанному в духе верности фюреру, его великим планам.

Надо сказать, его удивило, что во встречном взгляде Ругге он не различил при этом особого, хотя бы видимого энтузиазма. Ругге слушал равнодушно, не выражая никаких эмоций, всем своим видом показывая, что не очень-то верит Янгу. Однако он дослушал до конца, даже задал несколько малозначительных вопросов.

Янг почувствовал, что расспросы о положении на Восточном фронте были данью приличию: его собеседникам хорошо было известно, что дела фашистской армии отнюдь не блестящи.

Когда Янг кончил свой рассказ, Ругге быстро перевел разговор на другую тему.

Оркестр на эстраде заиграл модную мелодию, и почти весь зал подхватил слова песни: «Руиг шпильт ди гайге, их танц мит дир унд швайге…» Запел и фон Дейгель. Когда оркестр умолк, Ругге посмотрел на часы и стал прощаться. Он протянул Янгу визитную карточку и пригласил его и фон Дейгеля отужинать с ним завтра вечером в «Эрмитаже»: соберется небольшая компания друзей. Янг поблагодарил и обещал непременно быть.