Стараясь не привлекать к себе внимания, Роджер заплатил за пиво и сел так, чтобы Гэрет не мог его увидеть, если ему вздумается кинуть взгляд в окно за стойкой. Он опасался Гэрета, но в то же время Гэрет вызывал в нем и другие чувства. Какие именно? Он потягивал пиво и размышлял. Удивление. Жалость. Не ту жалость, какую чувствуешь к маленькому загнанному существу, которое хочется оберечь, а трагическую жалость, какая возникает в душе, когда видишь могучего противника, не выдержавшего титанической борьбы. Роджер вынужден был признать, что эти чувства наслаивались на чистое любопытство. Ему хотелось знать, какая цепь событий завела Гэрета в этот тупик. Угроза, которая вырвалась у горбуна в трактире у подножия горы, не была пустым словоблудием. Что-то (или кто-то) довело его до отчаяния; это читалось на его лице — в затравленном взгляде глаз, смотревших из глубоких глазниц, в тонкой прямой линии рта под нависшим носом.

Подойдя к стойке, чтобы взять новую порцию пива, Роджер осторожно заглянул в окно. Гэрет продолжал сидеть, неподвижный, как скала. Вокруг него какие-то люди в шапках тихо беседовали за кружками пива. Посетители почти все были уже в годах. Если карвенайская молодежь и посещала бары, то, во всяком случае, не этот.

Здесь царила прочно утвердившаяся меланхолия, которую, казалось, никогда не нарушит ни веселье, ни подлинное горе. Гэрет сидел среди этих тихих людей, не как чужой, а как человек, которому все здесь слишком хорошо знакомо — и само заведение и его посетители, — настолько знакомо, что внимание его не задерживается ни на чем. Ему явно нечего было сказать окружающим, да и они, видимо, не собирались общаться с ним. Он всецело ушел в себя, погрузившись в какие-то свои проблемы, и вдруг Роджера захлестнуло чувство вины. Ему стало ясно: отчаяние Гэрета как-то связано с пропажей автобуса.

Вот она, голая истина. Он, Роджер Фэрнивалл, причинил моральный ущерб Гэрету. Мрачное бесшабашное настроение — результат провала его домогательств, — которое толкнуло его под влиянием минуты на этот по-истине анархический поступок, послужило причиной того, что он нанес Гэрету последний удар, грозивший положить беднягу на обе лопатки. Что же теперь делать? Оставалось только одно. Еще немного выпить, набраться духу, а потом подойти к Гэрету и признаться, что это он набедокурил с автобусом.

Роджер внутренне противился такому решению и в то же время сознавал, что, сколько ни противься, иного выхода нет. Он не был трусом и понимал: если ему хочется жить в мире со своей совестью все то время, какое отведено ему на земле, он не может сейчас струсить. Придется, конечно, взбодрить себя — что ж, это в его возможностях. Он подошел к стойке, уже не заботясь о том, заметит его Гэрет или нет, заказал большую порцию коньяку, выпил, а потом взял еще бутылку пива. Вот это было зря. Он и так порядком хватил. Но пиво уже бежало в его желудок, когда он осознал свою ошибку. А черт, теперь он пьян. Опустившись на стул, он уставился в пол и принялся тщательно изучать его; да, этот чертов пол скользил под уклон, как вода из трюма по палубе корабля. Что ж, теперь уже ничего не поделаешь. Если Гэрет не поверит его рассказу, приняв это за пьяную болтовню, он перескажет все с такими подробностями, что тот вынужден будет поверить. Главное, чтобы Гэрет не обманывался на этот счет.

Решительно шагая по вздымавшемуся волнами полу, Роджер направился к двери и вышел во двор в уборную. Облегчившись, он глубоко перевел дух и постарался сосредоточить свое внимание на каком-то одном предмете — без особого успеха. И все же ему стало немного легче. Тогда со всей стремительностью, на какую он только был способен, он двинулся ко входу в бар. Все очень просто: вот он сейчас войдет, сядет рядом с Гэретом и в нескольких словах во всем признается. Он скажет: «Это я угнал твой автобус, а совсем не тот человек, которого ты хочешь убить. На этот раз ничего зловещего не произошло, просто…» Обдумывая свои слова, Роджер взялся за ручку двери. Но не успел он ее повернуть, как дверь распахнулась: перед ним стоял Гэрет, заполняя дверной проем своим уродливым телом могучего быка на тощих ногах.

Роджер застыл, вдруг очутившись лицом к лицу с Гэретом. А тот, по-прежнему, как и в автобусе, не обращая на него внимания, автоматически отступил в сторону и только скользнул по лицу Роджера невидящим взглядом. Это ужасно, надо что-то предпринять… О господи, но ведь он пьян, совсем пьян! Роджер положил руку на рукав Гэрета. Крупная голова резко повернулась к нему.

— Минуточку… не могу ли я…

Гэрет снял со своего рукава руку Роджера — мягко, но решительно и недвусмысленно. Роджер почувствовал, как его захлестывает безысходное, поистине метафизическое отчаяние. Да что же, он не существует, что ли? Неужели он никому и ни при каких обстоятельствах не нужен? Вот так же Беверли проскочила мимо него на мотороллере. Нет, нельзя допустить, чтобы тебя выбросили из жизни, нельзя до времени превращаться в призрак, надо, черт побери, заставить считаться с собой, он же человек, он еще не умер, как Джеффри, хоть он и пьян, да и что, собственно, такого в том, что он пьян?.. Он пошатнулся и ухватился рукой за стену. Тем временем Гэрет, даже не обернувшись, уже сделал несколько шагов по тротуару. Роджер нагнал его и загородил ему дорогу.

— Я хочу… мне надо поговорить с вами.

— Ну так говори, — сказал Гэрет.

— Насчет вашего автобуса. Вы не обнаружили его на месте. Там, на горе. Верно?

Гэрет откинул голову и посмотрел Роджеру прямо в глаза. В глаза ли? Нет, сквозь них. В глубину мозга.

— Ну и что же?

— Это я угнал его.

Гэрет поднял могучую руку и, схватив Роджера за ворот пиджака, притянул к себе.

— Сколько он тебе дал?

— Вы не поняли, никто ничего мне не…

— Меня вокруг пальца, мистер, не обведешь. Это Дик Шарп поставил тебя на дело.

— Ничего подобного. Не знаю я никакого Дика Шарпа, да если бы и знал…

Еще не докончив фразы, Роджер вдруг увидел, что Гэрет сейчас ударит его. Он увидел это так же ясно, как если бы сидел в кино и смотрел фильм, снятый замедленной съемкой. Только он сам был участником фильма и тоже не мог двигаться быстрее. Продолжая держать Роджера левой рукой за ворот пиджака, Гэрет правой рукой нанес ему сокрушительный удар в солнечное сплетение. Роджер уткнулся головой себе в колени. Глаза ему застлал красный туман; живот от боли свело в комок, ему казалось, что он сейчас задохнется. Откуда-то издалека до него донесся голос Гэрета, говоривший что-то еще насчет Дика Шарпа, но не все ли теперь равно, о чем он говорил? Для Роджера весь мир сводился сейчас к невозможности вздохнуть и к боли. Может, у него уже остановилось сердце? Может, он умирает? К голосу Гэрета присоединился чей-то другой. Роджер слышал, как над его головой два человека обменивались какими-то бессмысленными звуками. Не все ли равно, о чем они говорят? Потом он почувствовал руку на своем плече. Ему хотелось стать маленьким-маленьким, уползти в себя, зарыться глубоко в землю, пока Гэрет не ударил его еще раз. Но удара не последовало. Рука медленно помогала ему подняться.

— Вы тоже пойдете с нами, — произнес чей-то новый голос. Красный туман постепенно рассеялся: перед ним стоял полицейский. — Вы тоже пойдете с нами в участок, — говорил полицейский, обращаясь к нему.

Гэрет тихо стоял рядом, глубоко запавшие глаза его скрывала тень.

— Я видел, как он на вас напал. Мы запишем ваши показания.

Роджер медленно поднес руку к животу. Было невероятно больно, но теперь он уже чувствовал, что это пройдет и он скоро сможет выпрямиться. Мышцы живота, решил он, во всяком случае, не разорваны.

— Я не собираюсь делать никаких заявлений, — сказал он.

— Я вас не спрашиваю, собираетесь вы или не собираетесь, — сказал констебль. — А ну пошли. Ты, Гэрет Джонс, тоже двигай, если не хочешь, чтоб я надел на тебя наручники.

— Мне же в десять часов надо ехать наверх, в горы, — сказал Гэрет.

— Никуда ты в десять часов не поедешь, — заявил констебль. — В камеру — вот куда ты поедешь и просидишь до утра.