И эта передовая, богатая промышленная страна с независимым, самостоятельным населением была подчинена Испании — огромной, могущественной мировой монархии, стране, воплощавшей феодальную отсталость, дух абсолютизма, религиозную реакцию, стране, которая, подобно огромному пауку, высасывала богатства Нидерландов. Важнейший источник испанских богатств был в Нидерландах; оттуда шёл в Испанию непрерывный поток золота, позволивший Испании одерживать её блистательные победы в Европе. Испания выжимала золото из Нидерландов налогами и податями и сожжением еретиков. Введение инквизиции в Нидерландах имело целью не только уничтожение ереси, но и политический террор и главным образом систематическое разорение нидерландских провинций. Кровавый указ Карла V 1550 года гласил, что еретики наказываются — «мужчины мечом, а женщины зарытием заживо в землю, — если не будут упорствовать в своих заблуждениях, если упорствуют, то предаются огню, собственность же в обоих случаях конфискуется в пользу казны». Половину собственности казнённых получали доносчики. При Филиппе II, ставшем в веках символом жесточайшей кровавой реакции, политика террора ещё усилилась. Так возникла атмосфера, описанная в «Легенде» Костера, — подозрения и ереси, доносы, вымогательства, пытки и казни, разорение целых провинций, — которая привела к взрыву народного гнева.
«Легенда об Уленшпигеле» передаёт драматические события народной войны, занявшей вторую половину XVI века. В 1566 году в замке графа Калембурга нидерландское дворянство заключает союз, принимая своим именем и символом имя «нищих» — «гёзов». В том же году разразилось стихийное движение иконоборцев, которое перекидывалось из провинции в провинцию; народ в стихийной ярости против гнёта инквизиции разгромил антверпенский собор, громил и жёг церкви. Движение гёзов приняло всенародный характер. В следующем году герцог Альба ввёл в Нидерланды испанские войска. Блестящие представители нидерландской знати, графы Эгмонт и Горн, сначала примкнувшие к «гёзам», но испуганные движением низов (Эгмонт жестоко усмирял движение иконоборцев), оказались склонными к компромиссу с испанской монархией. По иронии судьбы они пали первыми жертвами испанского террора. Вильгельм Оранский, ставший подлинным вождём народного сопротивления, бежал. Началась полоса страшного террора, разгула инквизиции, насилий испанцев над населением; протестанты в панике бежали за границу, цветущие провинции пустели. Центром сопротивления всё больше становились северные промышленные и протестантские области, и туда стягивались все боеспособные силы народа. Десятилетия второй половины XVI века — это патетическая картина того, как эта маленькая страна успешно ведёт борьбу с мировой монархией, покровительницей Европы и властительницей морей. Города выдерживали жестокие осады испанских войск. Альба писал Филиппу II по поводу взятия Алькмаара: «Нож будет всажен в каждое горло». Широчайшее движение против испанского владычества охватило всю страну. В лесах «лесные гёзы» составляли отряды сопротивления. «Морские гёзы» хозяйничали на океане и на Шельде. Протестанты из других стран стекались в Нидерланды для борьбы. Вождём всенародного движения становится Вильгельм Оранский, образ которого правильно передаёт де Костер. Человек передовой для того времени мысли, он пытался сплотить всю страну в общенациональной войне, объединить северные и южные провинции, католиков и протестантов, крестьян и горожан в едином отпоре испанским захватчикам.
Первая в Европе буржуазная революция в силу исторической обстановки вылилась в национально-освободительную войну, в всенародную борьбу за независимость страны. За формами религиозной войны, жесточайших религиозных преследований и распрей отчётливо проступает социальное и политическое содержание событий. В ходе их назревают всё большие социальные противоречия внутри Нидерландов. В городах возникали революционные коммуны, которые историки сравнивают с комитетами эпохи французской революции. Дворянство в страхе перед бурным движением плебейских масс идёт на компромисс с врагом, южные крестьянские католические провинции не выдерживают длительной борьбы. Утрехтская уния 1779 года означает распад Нидерландов: южные валлонские провинции остаются под властью испанского короля, борьба в них затихает. Бельгия погружается в многовековой сон, символизированный в книге Костера сном Уленшпигеля, подобным смерти. Семь промышленных и протестантских провинций Севера, победоносно отстояв свою самостоятельность, превращаются в независимое буржуазное государство, будущую Голландию.
Надо подчеркнуть глубокую народность, с которой Костер подошёл к изображению этих событий. Она сказалась во всём. В отличие от многих писателей и буржуазных историков Костер не пытается сделать блестящих дворян, подобных Эгмонту, трагическими героями первого плана, но оценивает их с точки зрения народной войны. Это ярко выражено в том эпизоде, где Уленшпигель, сидя в печной трубе, подслушивает разговор дворянских вождей восстания, сопровождая их ироническими репликами. Это сказалось и в конце, где Уленшпигель поет свою «Песнь о предательстве»: Дворяне и попы — вот, кто нас предал: толкает на измену их корысть...
К эпохе Филиппа II не раз обращались позднейшие писатели Запада, искавшие в его облике символ жестокой, чёрной реакции. Но они противопоставляли ему фигуры одиноких гуманистов, воплощая в них трагическую судьбу Разума и Духа, сметаемых насилием. Они искали в той эпохе исторических аналогий своей собственной трагической судьбе — судьбе одиноких интеллигентов. Костер искал в этой эпохе иное — образ своего народа, национальный характер, каким он выразился в годы наивысшего напряжения народных страстей и народной борьбы. Поэтому даже Вильгельм Оранский, связавший свою судьбу с делом народа, не стал для Костера героем переднего плана, хотя Костер передал и значение Оранского для восстания и то обожание, которым народ окружал своего вождя.
Народ для Костера не фон, не статисты. Десятки людей предстают в его книге во всей живости и многообразии своих обликов — суровый протестант Симон Праат, печатающий листовки, ревностный кузнец, ночами кующий оружие, и храбрый силач Стерке Пир, и крестьяне, обманувшие войска герцога Альбы, и девчонки в кабачках, и их враги монахи и палачи. Главное достижение Костера в том, что народ у него не сумма лучше или хуже написанных фигур. Народ — единое целое, связанное общностью страданий, гнёта, жажды возмездия, общей борьбой. В этом смысле книга де Костера, может быть, единственная книга его эпохи, которая с такой силой раскрыла народную стихию как стихию активного действия.
Среди множества персонажей выделяются те, кто, по замыслу автора, оставаясь живыми людьми, подняты до воплощения основных сторон национального характера, который как бы проявляется в них различными своими сторонами. Клаас — честность, мужественность, любовь к труду, Сооткин — верность и твёрдость, Неле — поэтическое, женственное начало, Ламме Гудзак — «брюхо Фландрии», земная чувственная сторона, торжество плоти, которое противопоставлено религии, средневековому спиритуализму.
Все эти черты национального характера соединяет в себе Уленшпигель. Он искусный мастер и насмешник, готовый на любую проделку. Подобно Ламме, он знает цену жирному жаркому и хорошему вину. Подобно Сооткин, он может выдержать любые пытки и, подобно Клаасу, твёрдо идёт навстречу испытаниям. Готовый веселиться с каждой встречной девушкой, он знает мир нежных и глубоких чувств. Любопытный и любознательный, одержимый страстной любовью к жизни, он мастер на все руки. Но все эти черты подняты и озарены в нём его великой любовью к родине, к земле Фландрии и его великой ненавистью к врагу. Простой сын угольщика, он вырастает в образ великого гёза. Это — дух восстания. Более того, Уленшпигель — это неумирающий, вечно юный дух Фландрии, это эпический образ, вобравший в себя все существеннейшие стороны национального характера.
Откуда шёл Костер в создании своего героя?
Уленшпигель — герой народных легенд; по преданию, народный плут и забавник, умерший по одной версии в 1301, а по другой — в 1350 году. Известны две его могилы, на плитах которых высечены символические знаки Уленшпигеля — Сова и Зеркало, одна в Мелльне, возле Любека, другая в Дамме, около Брюгге. Жил ли он в действительности или нет, но народ сделал его героем многочисленных плутовских историй.