Солнечные лучи пронизывали тонкую ткань оболочки сбоку и отражались на ее внутренней белой поверхности — «подкладке», поэтому баллон как бы светился желтовато-голубым сиянием. На фоне этого сияния четкими темными полосами вырисовывались усиливающие пояса. Они в трех местах перехватывали сигару поперек. Так же четко были видны «гусиные лапы» креплений строп и клапаны: маневровый и предохранительный. От маневрового к гондоле, так же как от разрывного приспособления, тянулась веревка. Внутри оболочки она казалась черной, а по выходе из нее — красной. От баллона к гондоле тянулось еще несколько тонких ниточек — проводов. Они связывали специальные термометры для определения температуры несущего газа, подвешенные в каждой из камер баллона, с индикаторами внутри гондолы.

Все четырнадцать строп теперь освободились от складок оболочки — ни одну из них не защемило. Свободно свисали также клапанная веревка и провода.

Убедившись в этом, Александров взглянул вниз и невольно залюбовался открывшейся картиной. В голубовато-розовой дымке под ним распростерлась степь. Горизонт был приподнят, и поэтому земля внизу имела вид гигантской плоской чаши из зеленого, теплого фарфора. Далеко на востоке, на краю этой чаши, сверкала, как клинок сабли, река. А под гондолой зеленый фон степи был перечерчен темными валами. Это с севера на юг тянулись полезащитные лесные полосы. Немного к западу виднелись красные и серые квадратики крыш домиков опытной станции и колхозных домов, темные прямоугольники пахоты и треугольники — пруды, похожие сверху на зеркальные осколки. От гондолы вниз, в зеленую бездну, убегал яркой серебристой струной привязывающий к земле трос.

— Эх, хорошо! — полной грудью вздохнул Александров. Сколько раз ведь любовался просторами родной земли, а все никак глаз не оторвешь, когда снова приходит случай любоваться!

Александров отошел от окна и продолжил осмотр системы.

Гондола опытной СЭС была довольно велика. В длину она имела более трех метров, в щирину — в передней части — около двух и в задней — около одного метра.

По своей форме корпус гондолы был подобен скорлупе гигантского утиного яйца. Внутри она имели вид небольшой сводчатой комнаты с двумя овальными, окнами на каждом борту и одним окном, меньшего размера, в передней части. Под этим окном был расположен пульт с приборами — высотомерами, часами, индикаторами дистанционных термометров для определения температур газа внутри оболочки и температуры наружного водуха.

Здесь же был помещен указатель веса запаса балласта, а также индикатор анемометров — приборов для определения скорости ветра. Около щита справа через стенку гондолы был сделан ввод для концов разрывных вожжей, а слева находилась рукоятка механизма, регулирующего расход балласта.

Тут же было укреплено красное кольцо механизма отцепления СЭС от троса. Против щита с приборами к полу было привинчено вращающееся кресло первого пилота. Рядом с креслом справа на стене висела коротковолновая рация с телефоном.

В задней, более узкой части гондолы находилось второе вращающееся кресло и около него к стенам были прикреплены два шкафчика: один — с кислородными баллонами и масками, а другой — с двумя скафандрами. Позади кресла второго пилота всю стенку гондолы занимала эбонитовая -панель с двумя десятками циферблатов различных электроизмерительных приборов, счетчиков оборотов и кнопочными переключателями. Это был пульт управления ветроэлектрогенератором.

Александров начал осмотр гондолы отсюда. Он откинул панель пульта управления и заглянул в конический хвост гондолы, где помещался генератор электрического тока.

Все соединения, идущие от пульта к нему и далее, к валу воздушного винта ветродвигателя, были в исправности.

Тогда Александров последовательно осмотрел оба скафандра, маски и баллоны с кислородом, а затем перенес взгляд на щит, у которого сидел Панюшкин, все еще склонившийся над раскрытым бортжурналом.

Прежде всего взгляд Александрова остановился на высотомере.

Прибор показывал 4000 метров.

«Что-то слишком много», — подумал воздухоплаватель и посмотрел на указатель скорости подъема. Стрелка его дрожала около деления с цифрой «три».

Александров удивился увеличению скорости подъема в три раза. Неужели Панюшкин, решив поскорее подняться на высоту, где были намечены испытания ветросиловой установки, не посоветовался и сразу сбросил много балларта? Но уже через секунду он отказался от этого предположения. Если бы первый пилот изменил регулировку механизма бункера для балласта, то было бы слышно усиление шороха сыплющегося песка. В чем же причина убыстрения подъема?

Александров оглядел другие приборы на щите и увидел, что индикаторы дистанционных термометров показывают повышение температуры несущего газа в оболочке. Стало ясно: газ нагрелся под действием солнечных лучей, а следовательно, подъемная сила его увеличилась, и СЭС стала подниматься быстрее, чем нужно.

Непроизвольно Александров шагнул вперед и наклонился, чтобы достать до рукоятки механизма балластосбрасывателя.

— В чем дело? — резко повернулся к нему Панпшкин.

— Надо прекратить выпуск балласта.

— Почему?

— Мы поднимаемся слишком быстро. Солнце нагрело…

— Понимаю. Выключите балластосбрасыватель.

Александров повернул рукоятку и затем доложил, что осмотр системы показал ее полную исправность.

— Хорошо, — кивнул головой Панюшкин и взял телефонную трубку рации. — Я сейчас сообщу об этом на землю, а вас прошу приготовиться надеть кислородную маску, а также включить электрообогрев костюмов — становится холодно.

Пока Панюшкин говорил, невидимому, с академиком Никольским, Александров достал маски и сочленил их шланги с кислородными баллонами.

Александров решил не обижаться на Панюшкина. Жизненный опыт подсказывал ему, что этим от зазнайства его не излечишь. Поэтому он спокойно обратился к молодому пилоту:

— Обычно я начинаю пользоваться кислородом с пяти тысяч метров, поэтому надевать маску немного повременю. А пока я хотел бы высказать вам некоторые соображения о баллоне СЭС. Разрешите?

В глазах Панюшкина засветилась заинтересованность.

— Я также начинаю пользоваться кислородом не ниже пяти, просто ответил он. И, помолчав немного, добавил: — Так о чем же вы хотите поговорить со мной, товарищ Александров?

— Видите ли, осматривая оболочку еще там, на старте, я пришел к заключению, что она непригодна для эксплуатации.

Панюшкин сделал протестующий жест. Лицо его стало снова замкнутым и даже чуть высокомерным.

— Одну минутку! Дайте мне досказать, — продолжал Александров, предупреждая возражения первого пилота. — Дело в том, что капроновая ткань очень прочна, но в условиях длительной эксплуатации, по-моему, долго не выдержит. В особенности в тех местах, где крепятся стропы. Посмотрите — там, около «гусиных лап», где она естественно испытывает наибольшую нагрузку, даже сейчас, при плавном подъеме, ткань растянута больше, чем в других местах. Когда СЭС станет, так сказать, «на якорь» и будет включен ветрогенератор, баллон будет подвержен воздействию неизбежных порывов ветра. И тогда в этих местах со временем оболочка потеряет прочность…

— Все рассчитано! — воскликнул Панюшкин. — Рассчитано крупнейшими специалистами ЦЭИ. И кроме того, конструкцию баллона аэростата проверял на моделях такой воздухоплаватель, как Кругловский!

— Я еще не кончил, — сдерживаясь, чтобы не ответить резкостью на нетактичный намек, сказал Александров. — Так вот. Помимо этого ослабления оболочки в отдельных местах, всякая мягкая система, и особенно большая мягкая система, при сменах режима ветрового потока будет неизбежно деформироваться. Понимаете — постоянно менять свою форму. А это, в свою очередь, приведет к быстрому ее изнашиванию. Для СЭС нужны другие баллоны…

— Ерунда! — бросил Панюшкин.

На этот раз Александров не сдержался.

— Попрошу вас — будьте корректны! — крикнул он, чувствуя, что кровь приливает к голове.