Нюрнберг.

«Правда», 2 декабря 1945 г.

Время в Нюрнберге измеряется количеством документов, оглашенных обвинением. Сегодня был прочитан сто сорок третий, и неизвестно пока, на сколько частей разделен нюрнбергский циферблат. Мы знаем лишь, в какую сторону движется время Трибунала. Когда судейские папки будут исчерпаны, зал опустеет, и все разойдутся отсюда: одни — чинить исковерканный лик земли, другие — в могилу.

Одним преступникам известно, как громаден список их злодеяний, и, видимо, это внушает им веру в бесконечную отсрочку кары. Они зевают и гладят усы, шепчутся, вспоминая минувшие дни, где вместе рубили они, или знакомятся с мировыми новостями из-за плеча защитника, который предупредительно развернул перед собою газету. Это не мешает им с одинаковым интересом слушать речи обвинителей. Убийце всегда бывает любопытно, как звучит его мокрое дело на мудрёном юридическом языке…

История не раз оглянется на процесс в Нюрнберге, и потому никогда судебная наука не выступала во всеоружии таких точных аргументов и беспощадных улик. Юридическое слово объемлет преступление, как гипс, и слепки тем лишь отличаются от оригинала, что не извиваются в смертных муках, не смердят горелым детским мясом. Всё это пока лишь пища для ума, но не сердца, в зал ещё не внесли пылающих и окровавленных трофеев фашизма. Оттого-то слишком уж бесстрастна эта тишина и спокойны обвиняемые, и зачастую пусты места мировой прессы которая, как всегда, больше занимается описанием взгляда, каким Герман Геринг проводил пригожую девицу из подсобного судейского персонала, чем обстоятельным рассмотрением очередного документа.

Единая чёрная тема, как ночная тьма, объединяет эти бесчисленные и разнообразные улики. Они обступают нас подобно дремучему лесу, где ещё недавно бродил зверь и навзрыд кричала жертва. Когда упал сюда солнечный луч, стало ясно, что все деревья здесь одной породы и любое годится на виселицу. Тут и поучительные записки Госбаха с изысканиями, как проводить максимальные захваты с наименьшими издержками, и директивная лекция Иодля имперским гаулейтерам, и архивы гитлеровского адъютанта Шмундта, раскопанные в погребе близ Берхтесгадена, и обстоятельное руководство о пользовании душегубками, и меморандумы фюрерских бесед со сподручными, и планы — зелёные, красные, всех цветов, планы об атаках во все стороны мира. По горькому опыту мы знали и раньше о подлинном лице Германии, но только теперь становится ясным, какая чудовищная фугаска зрела в эти годы на всеевропейском огороде.

Документы, оглашённые в речи американского обвинителя, полностью обнажают змеиную мудрость наглецов, на которой была основана германская стратегия безотказного действия. Высшее образование пригодилось фашистским господам, но страшно, когда человеческая культура становится рабыней подлости. Здесь помянуты и пунические войны, и варварские достоинства Чингис-хана, рассмотрена эволюция христианства и взвешено британское государство, не забыты ни войны Фридриха, ни военные упражнения Бисмарка. Здесь можно найти по-немецки самоуверенные суждения о врагах и старых приятелях — вроде того, что «ни в Англии, ни во Франции нет людей того масштаба, как у нас»[2] (причем это определение Гитлер высказал едва год спустя после Мюнхена), или — что «после смерти Кемаля Турция управляется мелкими душонками, слабыми людьми» (тот же документ, разговор Гитлера с главнокомандующим 22 августа 1939 года).

При этом поражает ясность мышления убийцы, и наверно сам Раскольников не обдумывал с такой тщательностью убийство своей старухи. Планы нападения на мир составлены с хладнокровием, обстоятельностью и с привлечением исторических сведений об экспансиях прошлых веков, в них рассмотрены всевозможные варианты побед, но не поражений. Разумеется, смертоносный заговор был замаскирован здесь в отвлечённую штабную формулу, на которую немцы всегда были великие мастера. В этом свете, к примеру, удар финкой между лопаток выглядел бы приблизительно так — «ввести инструмент германской воли с внезапностью и в темпе, который обеспечил бы действенное проникновение к жизненным центрам противника, достаточное для парализации его сопротивления».

Внутреннему содержанию этих документов, написанных с ледяным сердцем и подписанных безжалостной рукой, соответствует и внешний стиль их. Это тон абсолютного превосходства, и стоит привести несколько образцов, чтобы наглядно показать, что только ничтожество может вещать голосом такого неестественного тембра. «Я принял решение раз и навсегда». «Я обладаю твёрдой волей принимать жестокие решения». «Наша цель — уничтожение жизненных сил Польши, а не только завоевание её пространств»… Нет, эти деляги хорошо знали всё наперёд и не могут теперь винить судьбу в несправедливом обращении с ними. «Всякая экспансия идёт параллельно с подвержением себя риску», или — «Несомненно, многие миллионы умрут от голода (в России!), если мы вывезем те вещи, которые нам необходимы». Но самый живительный афоризм Адольф Гитлер подарил немцам всё в том же разговоре с главнокомандующим, и можно представить, с каким трепетным изумлением впитывали академики войны эти ефрейторские откровения, которые и в каменном веке выглядели бы довольно плоско. «Всё зависит от моего существования. Никто и никогда не будет в такой степени обладать верой германского народа, как я. Моё существование — фактор величайшего значения». Что ни говори, а в этот денёк фюрер был в ударе!

Дальше оставалось лишь возведение себя в ранг божества и вознесение на тридевятое небо, откуда его со временем и повергла Россия, смывшая огнём его неприступные бастионы и обратившая наземные полчища в колонны голодных и плакучих бродяг. Но, значит, именно в ту пору имелись у этого господина с чаплинскими усиками какие-то удачи позади, от которых он одурел в такой безнадёжной степени. Мемель и Судеты не были такими кусками, чтобы насытить желудок людоеда; австрийская операция была лишь промежуточным шагом к овладению Центральной Европой. Нужно было подвести волчью челюсть с юга, под Чехословакию, и с устрашающим хрустом замкнуть её на глазах у почтенной публики. Это и было проделано. Как тут не взвыть от ликования! Теперь наглость могла безнаказанно смотреть в лицо демократиям мира. Если он промолчал при прежних, легкоатлетических фортелях, он стерпит и последующие номера уже окрепшего, нарастившего себе мускулы гиревика, вооружённого железной штангой и хватившего такую чарку кровавого шнапса.

Овладение Чехословакией явилось плодом длительного и хитрого расчёта. Германия давно вопила, что данная страна провоцирует её, и это было в той же степени верно, в какой ягнёнок может раздражать волка нежностью своего вида и сытностью мясца. Я несколько усиливаю это сравнение американского обвинителя — не за тем, чтобы умалить внушительный военный потенциал Чехословакии, а для надлежащего представления о размерах и аппетитах хищника. Однако германские штабисты понимали опасность длительной и своевольной игры с мирным соседом. Следовало поэтому втереть кому надо очки, взмутить воду, поставить всемирную дымовую завесу над Чехословакией. У деревенских коновалов существует такой древний деревянный прибор — «лещётка», которым выкручивают до боли губу коня, чтобы отвлечь его внимание от короткой, но мучительной операции. Вот Европу и взяли в лещётку. Ей снова крикнули на ухо про русский большевизм, как кричит ворьё про пожар на театральном разъезде, собираясь чистить карманы простофиль. Приём достаточно устаревший, но до сей поры не вышедший из употребления. И пока окосевшая Европа тупо взирала на спокойно-величавые башни московского Кремля, германские хирурги исполнили свою чёрную работу.

Даже теперь, когда всё в прошлом, трудно охватить полностью эту кинжальную последовательность гитлеровских мерзостей. Дело началось с нескольких фашистских яичек, брошенных из Германии в Судетскую область Чехословакии. И без того питательную эту среду дополнительно сдобрили соками из германского казначейства. Скоро из яичек вывелись червячки с Конрадом Генлейном во главе, первые судетские штурмовики, принявшие 21 пункт нацистской программы. Вначале эта кучка отрицала свой пангерманизм, но уже к 1937 году открыто загорланила о праве чехословацких подданных исповедывать «германскую политическую философию». Этот Генлейн, которого забыли своевременно обратить в навоз, и был кончиком ножа, уже вдетого под местной анестезией в тело Чехословакии. Под его началом в Судетах множились гребные клубы, хоровые кружки, где пели фашистские псалмы и учились стрелять по чехам. Близилось время, когда эта коричневая нечисть построится в добровольческие корпуса, которые Кейтель секретным приказом подчинит Гиммлеру.