Но пока что трещим».

Иной раз мораль может быть выражена у Мрожека напрямик, как в басне: «Даже самая скромная должность требует моральных устоев» («Лебедь» — впрочем, и здесь чувствуется иронический оттенок). Но чаще автор подводит читателя или зрителя к выводу, доверяя ему самому сделать последний шаг. Так, рассказ «Птичка Угупу» заставляет в связи с демаршем разгневанного носорога задуматься о взаимосвязи явлений в природе и месте человека в цепи этих взаимосвязей. А геометрическая притча «Ниже» показывает на примере диспута убежденного сторонника горизонтали и не менее убежденного сторонника вертикали всю нелепость попыток унифицировать мир, сведя его к одной плоскости и лишив «трехмерности, а может быть и вообще всякой мерности». Хорошим комментарием к этой притче может служить «короткое письмо» Мрожека «Плоть и дух», где содержится предостережение от того, «чтобы любой план мироустройства, рожденный в одной голове, уверенной, что именно этот единственный план и есть тот самый, который миру необходим, реализовывался автоматически и скрупулезно. И добрый Господь Бог действительно не допустил этого, подарив нам время, материю и пространство, в которых как-никак все должно разворачиваться. И так уж немало вреда причинили миру всякие самоуверенные маньяки — а если бы у них были развязаны руки?.. В театре меня пугают режиссеры „с идеями“, ибо находятся такие, что готовы срежиссировать весь белый свет. Маниакальные филантропы, воспитатели, учителя…».

Мир рассказов и пьес Мрожека фантасмагоричен. Однако нередко сквозь эту фантасмагоричность проступают примеры, увы, слишком хорошо знакомой действительности. Так ли уж нереален беспроволочный телеграф (столбы украли, а проволоки нету), описанный в рассказе «В поездке»? Или метеоролог, которого начальство сгубило упреками в излишнем пессимизме его сводок («Путь гражданина»)? Или канонир, не умеющий стрелять из пушки, ибо является специалистом по тутовому шелкопряду («Хроника осажденного города»)? И разве мало на нашей памяти взмывших вверх и лопнувших надувных слонов, появившихся в результате желания ретивых чиновников выполнить директивы по снижению себестоимости («Слон»)? Кстати, нет ничего удивительного в том, что — как пишет автор «ученики, которые в этот день были в зоологическом саду, начали плохо учиться и стали хулиганами. В слонов не верят вообще». Надувательством легко разрушить любую веру, особенно у детей.

Мрожек выступает неутомимым охотником на резиновых слонов (и у него немало таких выразительных прозрачных метафор). Один из его излюбленных приемов — reductio ad absurdum (доведение до нелепости). Он прибегает к нему в рассказах «Лифт» (где в целях модернизации в одноэтажном учреждении устанавливают лифт), «Экономия» (где в целях экономии берут на работу курьером одноногого инвалида), «Приключение барабанщика» (вариации на тему «услужливый дурак опаснее врага»), «Пунктуальность» (где показано, к чему может привести неумеренный энтузиазм масс). Любой из смертных грехов (число которых явно возросло по сравнению с библейскими временами) Мрожек умеет выставить в надлежащем свете и так, что это прочно запоминается: черствость и эгоизм («В ящике»), подхалимство и угодничество («Гаваи»), коррумпированность и взяточничество («Лошадки»), трусость («Последний гусар»), стереотипность мышления и тупую чиновничью «слоновость», вдохновляющуюся мечтой о том, что муха с оборванными крылышками, выкупанная в чернилах, станет выписывать на бумаге лозунг «Помогайте авиации» («Тихий сотрудник»).

Герой рассказа «Происшествие» в беседе с гномом, пытаясь достичь взаимопонимания, говорит: «Мне иногда кажется, что вся эта повседневность, все эти будни только предлог, поверхность, под которой зашифрован иной смысл, — более широкий, более глубокий. Что вообще есть какой-то смысл. В самом деле, слишком близкий контакт с деталями не позволяет нам ощутить целое, но ведь его можно почувствовать». Задача Мрожека-моралиста, по-видимому, состоит именно в том, чтобы, не впадая в излишнее морализаторство, постараться внушить нам: есть все-таки смысл жизни и должен быть здравый смысл в людях, хотя самого его порой охватывает отчаяние при столкновении с людской глупостью и абсурдностью того, с чем приходится иметь дело на каждом шагу. Писателя не только больно ранят изъяны сиюминутной действительности, его волнуют «вечные» вопросы добра и зла, взаимоотношения творца и власти, сочетания свободы и необходимости, личного и общественного блага, проблема нравственного выбора.

«Искусство непременно стремится к добру, положительно или отрицательно: выставляет ли нам красоту всего лучшего, что ни есть в человеке, или же смеется над безобразием всего худшего в человеке. Если выставишь всю дрянь, какая ни есть в человеке, и выставишь ее таким образом, что всякий из зрителей получит к ней полное отвращение, спрашиваю: разве это уже не похвала всему хорошему? Спрашиваю: разве это не похвала добру?» — под этими гоголевскими словами, думается, вполне мог бы подписаться и Славомир Мрожек.

Он часто действует методом от противного, вознося хвалу добру тем, что показывает, куда может завести зло, и утверждая светлое начало в человеке тем, что подвергает осмеянию все тупое и низменное в нем. Причем с одинаковым мастерством делает это как в прозе, так и в драматургии.

В одной из самых знаменитых своих пьес — «Танго» — Мрожек, как бы выворачивая наизнанку конфликт «отцов и детей», демонстрирует полную деградацию общества, где норма — ликвидация нормы, а единственный действующий принцип — отсутствие каких бы то ни было принципов. Разрушена стена условностей, и вслед за нею развалилось все здание семейных, человеческих отношений. Отсутствие системы ценностей делает невозможным нормальное функционирование как отдельных личностей, так и общества в целом. Попытку противостоять распаду эпохи, освободиться от вседозволенности и восстановить прежний порядок предпринимает 25-летний Артур. Но он терпит поражение, осознав, что не форма спасет мир, а идея. Основополагающей же идеи у него нет. Пытавшийся прибегнуть к насилию, Артур сам погибает от руки лакея Эдика, законченного хама, превращающегося в диктатора.

Как часто бывает у Мрожека, в «Танго» сплетено в тугой узел много сложных проблем, включая роль и место интеллигенции в современном мире, ее духовный конформизм, выступающий иногда под маской бунта. Короткий путь от страха за собственную шкуру («Да, стрелять, стрелять, еще раз стрелять, но, во всяком случае, не в меня») через «творческое» усвоение чуждой идеи к соучастию в преступлении и добровольному доносительству, — вот еще одна разновидность приспособленчества, воплощенная в образе Окулиста в одноактной драме «Ка́роль».

«Вознамерившись написать несколько произведений, посвященных человеческой жизни и нравам, дабы, по выражению милорда Бэкона, „добраться до подоплеки людей и дел их“, я счел более целесообразным начать с рассмотрения человека вообще, его природы и его состояния, поскольку для того, чтобы проверить любой нравственный принцип, исследовать совершенство или несовершенство любого существа, необходимо сперва постигнуть, в какие обстоятельства и условия оно ввергнуто, а также каковы истинная цель и назначение его бытия. Наука о человеческой природе, подобно другим наукам, сводится к немногим отчетливым положениям: количество абсолютных истин в нашем мире невелико. Это относилось до сих пор к анатомии духа, как и тела…» — такими словами предварил более 250 лет назад Александр Поуп трактат в стихах «Опыт о человеке».

Каждое произведение Славомира Мрожека — тоже \ своего рода «опыт о человеке». С поразительной изобретательностью такой опыт ставится им в пьесе «Бойня». Быть человеком это уже очень много, — уверяет в ней оживший бюст Паганини. Он охотно отдает случайно воскресившему его Скрипачу свою гениальность за право быть просто человеком. Скрипач осуществляет свою мечту — становится виртуозом, великим Маэстро, но это не приносит ему, как и предсказывал Паганини, счастья. Предприимчивый Директор филармонии предлагает объединить свое учреждение с бойней, создать «филармонию инстинктов» и хочет, чтобы Маэстро, став мясником, выступал у него в этом качестве. Пресыщенный Маэстро было соглашается, но в день «премьеры» кончает самоубийством. Он приходит к заключению, что нет разницы между искусством и жизнью, ибо у них одна основа. А есть выбор между искусством и жизнью, с одной стороны, и смертью — с другой. Гибель искусства, гибель культуры означает смерть человечества, — говорит своей пьесой Мрожек.