Устал искать критерий

Республик и империй.

Устал скрываться и таить,

Устал спиваться и поить,

Читая даже в тостах

Похмелье девяностых.

Устал казаться силачом,

Мостить болото кирпичом

И песни о болоте

Кончать на звонкой ноте.

* * *

Понимаю своих врагов.

Им и вправду со мною плохо.

Как отчетлива их шагов

неизменная подоплека!

Я не вписываюсь в ряды,

выпадая из парадигмы

Даже тех страны и среды,

что на свет меня породили,

И в руках моих мастерок

что в ряду овощном фиалка.

Полк, в котором такой стрелок,

неизбежно терпит фиаско.

Гвозди гнутся под молотком,

дно кастрюли покрыла копоть,

Ни по пахоте босиком,

ни в строю сапогом протопать.

Одиночество — тяжкий грех.

Мне чужой ненавистен запах.

Я люблю себя больше всех

высших принципов, вместе взятых.

Это только малая часть.

Общий перечень был бы долог.

Хватит названного — подпасть

под понятье "полный подонок".

Я и сам до всего допер.

Понимаю сержанта Шмыгу,

Что смотрел на меня в упор

и читал меня, будто книгу:

Пряжка тусклая на ремне,

на штанах пузыри и пятна

Все противно ему во мне!

Боже, как это мне понятно!

Понимаю сержантский гнев,

понимаю сверстников в школе

но взываю, осатанев:

хоть меня бы кто понял, что ли!

Человек — невеликий чин.

Положенье мое убого.

У меня не меньше причин

быть скотиной, чем у любого.

Кошка, видя собственный хвост,

полагает, что все хвостаты,

Но не так-то я, видно, прост,

как просты мои супостаты.

Оттого-то моей спине

нет пощады со дня рожденья,

И не знать состраданья мне,

и не выпросить снисхожденья,

Но и гордости не заткнуть.

Выше голову! Гей, ромале!

Я не Шмыга какой-нибудь,

чтобы все меня понимали.

* * *

Она любила Баха, но не нас.

С тех пор мы все не можем слушать Баха.

В невинном "фуга" слышится фугас.

О память, память, осквернитель праха!

В любой толпе теперь я узнаю

нас, потаенно знавших друг о друге:

Всех, кто любил любимую мою,

И, упустив, возненавидел фуги.

Одна и та же горечь на губах.

Теперь мы тайный орден "Контрабах".

Задуматься: и чем грозит разрыв?

Несчастный друг, простреленный навылет!

Отвергнутым любовником прослыв,

Сколь многих он теперь возненавидит!

Пейзаж, который видел их вдвоем;

Полуподвал, подъезд, пролет, проем,

где поцелуй их обжигал прощальный;

весенний дождь, осенний окоем

Как бы хрустальный, блин.

Как бы хрустальный!

И Тютчев неповинно вставлен в ряд,

И бедный Блок за ним попал под молот:

влюбленные стихами говорят

И в результате слышать их не могут.

Прощаясь с ней, прощаешься со всем,

Что лучшего имел и бросил в топку.

Осталось только худшее. Зачем

Мне худшее? Я вынесен за скобку,

А Бах себе звучит. Ему плевать,

Что в связке с ним цитата и кровать.

Она любила море, ананас,

Жасмин, сирень, челесту, контрабас,

Халву, весну, зеленые чернила…

Да что там Бах! Не снисходя до вас,

Меня она действительно любила.

Не только крыши, улицы, дворы

Я сам о ней свидетельствую, воя,

Я сам себе противен с той поры,

Как кровь и ржавь проигранного боя,

Как белый свет, в котором, на беду,

Я всякую секунду на виду.

СЕМЕЙНОЕ СЧАСТИЕ

Печорин женился на Вере,

Устав от бесплодных страстей,

Грушницкий женился на Мэри,

Они нарожали детей.

Семейное счастие кротко,

Фортуна к влюбленным щедра: