Лишь при звуке чужого эха,

по словам другой пустоты.

Все устроенные иначе протыкают меня рукой.

Я не ставлю себе задачи и не знаю, кто я такой.

Я дыра, я пространство между тьмой и светом,

ночью и днем,

Заполняющее одежду — предоставленный мне

объем.

Лом, оставшийся от прожекта

на штыки его перелить.

Дом, который построил некто,

позабыв его населить.

Я дыра, пустота, пространство,

безграничья соблазн и блуд,

Потому что мои пристрастья

ограничены списком блюд,

Я дыра, пустота, истома, тень,

которая льнет к углам,

Притяженье бездны и дома

вечно рвет меня пополам,

Обе правды во мне валетом,

я не зол и не милосерд,

Я всеядный, амбивалентный

полый черт без примет и черт,

Обезличенный до предела,

не вершащий видимых дел,

Ощущающий свое тело лишь

в присутствии прочих тел,

Ямка, выбитая в твердыне,

шарик воздуха в толще льда,

Находящий повод к гордыне в том,

что стоит только стыда.

Я дыра, пролом в бастионе,

дырка в бублике, дверь в стене

Иль глазок в двери (не с того ли

столько публики внемлет мне?),

Я просвет, что в тучах оставил ураган,

разгоняя мрак,

Я — кружок, который протаял мальчик,

жмущий к стеклу пятак,

Я дыра, пустота, ненужность,

образ бренности и тщеты,

Но попавши в мою окружность,

вещь меняет свои черты.

Не имеющий ясной цели,

называющий всех на вы,

Остающийся на постели оттиск тела и головы,

Я — дыра, пустота,

никем не установленное лицо,

Надпись, выдолбленная в камне,

на Господнем пальце кольцо.

ПИСЬМО

Вот письмо, лежащее на столе.

Заоконный вечер, уютный свет,

И в земной коре, по любой шкале,

Никаких пока возмущений нет.

Не уловит зла ни один эксперт:

Потолок надежен, порядок тверд

Разве что надорванный вкось конверт

Выдает невидимый дискомфорт.

Но уже кренится земная ось,

Наклонился пол, дребезжит стекло

Все уже поехало, понеслось,

Перестало слушаться, потекло,

Но уже сменился порядок строк,

Захромал размер, загудел циклон,

Словно нежный почерк, по-детски строг,

Сообщает зданию свой наклон.

И уже из почвы, где прелый лист,

Выдирает корни Бирнамский лес

И бредет под ветреный пересвист

Напролом с ветвями наперевес,

Из морей выхлестывает вода,

Обнажая трещины котловин,

Впереди великие холода,

Перемена климата, сход лавин,

Обещанья, клятвы трещат по швам,

Ураган распада сбивает с ног,

Так кровит, расходится старый шрам,

Что, казалось, зажил на вечный срок.

И уже намечен развал семей,

Изменились линии на руке,

Зашаталась мебель, задул Борей,

Зазмеились трещины в потолке,

И порядок — фьють, и привычки — прочь,

И на совесть — тьфу, и в глазах темно,

Потому что их накрывает ночь,

И добром не кончится все равно.

Этот шквал, казалось, давно утих,

Но теперь гуляет, как жизнь назад,

И в такой пустыне оставит их,

Что в сравненье с нею Сахара — сад.

Вот где им теперь пребывать вовек

Где кругом обломки чужой судьбы,

Где растут деревья корнями вверх

И лежат поваленные столбы.

Но уже, махнувши на все рукой,

Неотрывно смотрят они туда,

Где циклон стегает песок рекой

И мотает на руку провода,

Где любое слово обречено

Расшатать кирпич и согнуть металл,

Где уже не сделаешь ничего,

потому что он уже прочитал.

* * *

Что-нибудь следует делать со смертью

Ибо превысили всякую смету

Траты на то, чтоб не думать о ней.

Как ни мудрит, заступая на смену,

Утро, — а ночь все равно мудреней.

Двадцать семь раз я, глядишь, уже прожил

День своей смерти. О Господи Боже!