Поэтому я хотела, Додо, выйти замуж за человека, с которым меня связывала бы взаимная любовь, в жизни которого я занимала бы большое место, чувствуя то же, что и он, и страдая от того же, что причиняет боль ему. И ты желала этого, как и я. Помнишь, Додо? Помнишь, как на твоих красивых, алых губах появлялась презрительная и насмешливая улыбка всякий раз, когда твоя честная душа возмущалась женщинами, которые живут с мужьями без взаимного доверия и любви?

И, действительно, Додо, такая женщина не может считать себя женой. Ведь сегодня она со своим мужем — одное целое, а завтра становится для него чужой; сегодня — она в этом доме, а завтра — из него изгнана. Постоянный страх перед разводом уничтожает доверие и любовь, рождает в душе женщины постыдное ожидание развода и все ее интересы подчиняет заботам о том, что с ней будет, когда муж прогонит ее от себя. И тогда такая женщина начинает досаждать мужу непрерывными неразумными требованиями.

Что же приносит разведенная женщина своему новому мужу? Разбитое, больное сердце, полное злобы, порожденной первым разводом. И с новым мужем она живет в его доме, как чужая, потому что в один прекрасный день она может быть изгнана и отсюда. Может ли такая женщина любить своего мужа? И может ли муж любить такую жену, если он постоянно видит ее задумавшуюся и грустную, с нахмуренными бровями, ревнивую и расточительную, не знающую ни жалости, ни нежности? Разве характер такой жены не приводит к тому, что муж уходит из дому и проводит дни и ночи в кофейнях или увеселительных местах, где ищет утешения для своей раздраженной, измученной души? А иногда ее характер заставляет мужа искать семейное счастье в другом браке, и тогда он разводится и берет себе новую жену. Разве не в этом причины разрушения египетской семьи в наше время? А ведь каждая семья в миниатюре представляет собой картину всей нации.

Я привыкла, Даулят, еще с юности смотреть на мир широко открытыми глазами и не бояться правды. Я видела, какие несчастья иногда приносит брак таким девушкам, как я, и это меня пугало. Я хотела выйти замуж только по любви, чтобы обеспечить себе семейное счастье. Ах! Как долго я ждала, что ко мне придет такая любовь, которая наполнит душу радостью и счастьем! Как долго я искала того юношу, которого рисовали мне мои смутные, но упрямые мечты! Но наши восточные обычаи служат препятствием для общения между девушкой и юношей, и я не встретила того, с кем меня связала бы взаимная любовь. В то время Ахмад эфенди стал просить у отца моей руки. Я не посмела отказаться и по принуждению вышла за него замуж.

Я представляю себе, Додо, как ты, охваченная гневом, читаешь эти строки и с содроганием говоришь: «Ты должна была отказаться, Ихсан. Нет силы на земле, которая заставила бы женщину поступить против ее воли». О моя дорогая Додо, ты не знаешь, что такое деспотизм главы семьи. Ведь твой отец умер, когда ты была еще маленькой. Тебя воспитала мама, которая баловала тебя и позволяла делать все что угодно. А меня воспитывали в послушании старшим. Моя мать трепетала от страха перед жестокостью отца: ела только после того, как он заканчивал свою трапезу, и ложилась спать только тогда, когда он приходил домой. А отец обращался с ней словно со служанкой — не с нежностью и лаской, а с издевкой. Когда он хотел соблюсти приличия, то называл ее «ханум». Она же всегда величала его «эфенди» или говорила «слушаюсь тебя, бек» или «хорошо, мой господин».

Таков мой отец, маленькая, наивная Додо. Он такой же, как большинство наших мужчин, которые не знают, что любовь — это небесный факел, очищающий человечество от грязи, это прочный, священный столп, на котором стоит семья. Да, они не знают, что такое благородная любовь. Они уверены, что женщина — их собственность. Я не помню, дорогая, чтобы отец хоть однажды поцеловал меня или поиграл со мной. Передо мной он всегда старался казаться жестоким и сильным, потому что хотел, чтобы я уважала его и благоговела перед ним. Но я не любила его, боялась, даже ненавидела его. Так могла ли я воспротивиться желанию такого человека, как он, перед которым все трепетали? Если бы я осмелилась высказать свое мнение, он посчитал бы меня развратной, падшей женщиной и мог тут же убить меня, потому что в его понятии любовь — это порок и разврат.

Ах, как долго мы с мамой тайком оплакивали мою несчастную судьбу. Бедная мать не осмелилась защитить мое счастье, так как у нее не было ни воли, ни самостоятельности. Да она и не вполне понимала причину моего горя. Она разделяла со мной мой смутный и, по ее понятиям, мнимый страх, потому что к этому ее побуждало только материнское чувство. Она пыталась утешать меня рассуждениями, которые свидетельствовали только о том, что она совершенно не понимает современных взглядов;

— Почему ты плачешь, дочка? Разве все мы не так же выходили замуж? Слава аллаху, я хорошо жила с твоим отцом и вполне довольна своей судьбой.

Она считала себя счастливой, хотя слезы все время текли по ее щекам. Я часто видела на ее красивом лице следы мучительной ревности, которую вызывала в ней новая, молодая жена моего отца. Когда я осмеливалась дать ей понять, что она несчастлива, мать отвечала мне словами, которых я не могла поняты «Ничего. Ведь мужчина — украшение дома». В этих словах отражалось унижение и наследственная покорность, которые убили в ее душе все стремления к тому, чтобы выступить против уклада нашей жизни.

Разве женщины старой эпохи могут хорошо понимать психологию девушки нового времени, в основе которой лежит стремление к свободе, — психологию, восстающую против прежних порядков, уничтожающих счастье и независимость женщины? Разве могут они понять таких, как мы? Ведь наша психология — результат прогресса нашего воспитания, результат величия нашего разума, тонкости наших чувств, результат всего нашего развития.

Я страдала, Додо. Все во мне возмущалось, но я сумела подавить и свое возмущение и свои желания. Я утешала себя тем, что научу мужа быть таким, каким мне хотелось его видеть, что сумею привить ему свои принципы и взгляды, сумею повести его по пути, который я выберу, чтобы обеспечить наше семейное счастье. Но я ошиблась в своих предположениях: его чувства уже были отравлены женщинами, торгующими своей любовью, теми, к чьим услугам прибегают молодые люди, достигнув известного возраста.

Я считаю, Даулят, что это — самая страшная и самая опасная болезнь из всех болезней нашего общества. Когда в молодом египтянине просыпается его благородное сердце, он стремится, чтобы такое же чистое создание разделило с ним переполняющие его душу чувства. И когда он не находит среди наших девушек такого создания, так как закрытое покрывалом лицо, как этого требуют восточные обычаи, ставит перед ним преграду, он поневоле вынужден обратиться к тем, кто торгует любовью. И вместо того, чтобы пить влагу из прозрачного ручья, он утоляет свою жажду из зараженных чумой болот, отравляющих его чувства. И вот вместо человеческого совершенства и чистой любви в нем пробуждается чувственность, и он опускается до состояния животного. Вот почему наши мужчины любят нас только животной любовью, которой неведома красота чувств, считают чистую, благородную любовь одним из порицаемых, ужасных пороков.

Я поняла, что мой муж, познавший только чувственное наслаждение, не знает, что такое семейное счастье. Напрасно я старалась воспитать в нем настоящую любовь, напрасно давала ему понять, что я разумное создание и у него должна быть в жизни более высокая цель, чем та, к которой он стремится. Но муж не понимал меня и не хотел видеть во мне ничего, кроме игрушки, которая разжигает кровь мужчины. Поэтому между нами и возникла отчужденность, которая привела к разводу.

У меня развод не вызвал особых переживаний, несмотря на подавленное настроение; он вызвал во мне даже чувство смутной радости. Может быть, это объяснялось восточным оптимизмом, который часто помогал нам, женщинам, мужественно и терпеливо переносить болезненные, жестокие удары, которые неизбежны в результате развода. Во всяком случае, будущее рисовалось мне в чарующих, розовых красках.