После выхода из печати в 1993 году моей первой книги «Шпион, которому изменила Родина» неожиданно в моем распоряжении оказались копии уникальных секретных документов из архива бывшего КГБ, а также другие документы и факты, которых так недоставало в названной книге. Произошли события, явившиеся продолжением начатой темы.

Все это дало основание к написанию новой книги. В нее вошел рассказ о событиях, уже упоминавшихся в первой книге, но дополненный документами, новыми фактами и событиями, а также аналитическими выводами на основе осмысления пройденного пути в историческом и философском аспектах.

За бескорыстную помощь, доброе участие и поддержку выражаю сердечную признательность В. А. Лисенкову, Д. Н. Чикатунову, В. А. Сеферьяниу, Н. А. Абросенковой, Т. В. Александровой, Р. А. Лыневу, В. О. Дунаевой, Г. С. Соснину, Л. Ф. Матвеевой, Ю. Д. Ладиловой и, конечно, моему закадычному другу Э. Д. Волу, побудившему меня взяться за перо.

Не могу также не выразить признательность сотрудникам Центрального архива ФСК за предоставленные копии следственных протоколов и других документов.

В детстве все складывалось так, словно судьба заранее готовила меня к необычной доле. По соседству поселилась учительница немецкого языка Маргарита Александровна. Она предложила нашим родителям за небольшую плату заниматься с детьми во время летних каникул. Образовалась группа из пяти ребятишек. С Маргаритой Александровной и между собой мы должны были говорить только по-немецки.

А потом была немецкая школа[1]. В ней учились преимущественно дети немцев, временно или постоянно проживавшие в Москве. Ежедневное, в течение почти двух лет общение с ними помогло освоить чистое немецкое произношение и правильное построение разговорных фраз. Тогда же я начал разбираться в диалектах.

Внешне меня трудно было отличить от обыкновенного немца: светловолосый, глаза серо-голубые, продолговатое лицо.

Все мои юношеские увлечения и практические навыки оказались как бы специально подобранными для деятельности, к которой так неуклонно вела меня судьба.

Занятия в изостудии развили зрительную память и способность быстро и точно оценивать незначительные детали. Овладение рисунком, основами живописи и скульптуры позже не раз выручало меня в трудных ситуациях. Немалую роль сыграли и занятия спортом. Несмотря на далеко не богатырское сложение и отсутствие ярко выраженных атлетических данных, я имел юношеские спортивные разряды по боксу, плаванию и лыжам. Любил конный спорт, освоил вождение мотоцикла и автомобиля, метко стрелял из малокалиберной винтовки.

Занятия в драмкружке, а позже даже исполнение небольших эпизодических ролей в двух кинокартинах на Мосфильме дали представление об «искусстве не быть самим собой». На съемочной площадке можно было наблюдать как работают настоящие профессионалы, выдающиеся мастера режиссуры и знаменитые актеры.

По протекции давнишнего друга нашей семьи артиста Николая Сергеевича Плотникова я попал на Мосфильм. Кинорежиссер Григорий Рошаль снимал фильм «Семья Оппенгейм» по роману Лиона Фейхтвангера. Главную роль немецкого юноши исполнял молодой актер Владимир Балашов. В роли главного нацистского руководителя — популярнейший актер Михаил Астангов. У меня и еще у одного мальчика были малюсенькие эпизодические роли немецких школьников-шалунов. Мы должны были разыграть между собой сценку потасовки. Под слепящими и палящими прожекторами надо было много раз повторить одну и ту же сцену, много раз пробежать по лестнице вверх и вниз... А когда мы просматривали уже готовый фильм, эпизод, на который ушел полный день, промелькнул на экране за несколько секунд.

Второй эпизод этого фильма до сих пор не могу вспоминать без смеха.

С утра нас, несколько десятков школьников, нарядили в униформу гитлер-югенда, загримировали и усадили в большом зале перед трибуной со знаменами, свастикой и огромным портретом фюрера. Здесь же присутствовали духовные наставники молодежи в коричневой униформе, с красными нарукавными повязками со свастикой. У них были совершенно зверские лица (подбирали их специально или так загримировали — не знаю). Помреж объяснил нашу задачу: при появлении главного фашиста (Астангова) мы должны были все вскочить и приветствовать его криками: «Хайль Гитлер!» с вытягиванием вперед правой руки. Немного потренировались — получалось у всех просто замечательно. Потом, когда главный фашист будет произносить речь с трибуны, мы должны были вдохновенно слушать оратора, пожирая его глазами, и разражаться неистовыми аплодисментами и овациями по условному сигналу. Все это у нас тоже получилось сразу и великолепно. Какая-то помощница режиссера заявила, что мы все готовые актеры. К середине дня мы успели изрядно взмокнуть, а «главный фашист» все не появлялся (кажется, знаменитый Астангов задерживался в театре на репетиции). Нервничали помощники, негодовал сам Рошаль. Нас на время отпустили, дали передохнуть. По ходу действия было несколько ложных тревог. Рошаль уже вслух произносил непроизносимое, а в массовке подробно передавали, как именно выругался режиссер, кажется, больше прибавляя от себя... Астангов явился к концу дня. Рошаль не успел раскрыть рот, как «обер-фашист» сам обрушился на него, будто это Рошаль опоздал, а он прождал его целый день на морозе. Артист все больше распалялся, дошел до крика и во всеуслышание сообщил, что вообще отказывается от роли!..

Рошаль начал уговаривать разволновавшегося артиста: дескать, Миша, дорогой, не волнуйтесь, ну чего не бывает в театре, в кино и в промежутках между ними. «Обер-фашист» и главный режиссер даже крепко обнялись. Астангов сразу успокоился и пошел гримироваться. Нам объявили трехминутную готовность, которая продолжалась около часа. Еще несколько раз прорепетировали вставание и приветствия. Все застыло в напряжении. Осветители включили свет! И вот он появился в безукоризненном мундире, с моноклем в глазу. Раздались команды: «Мотор! Камера!»... По команде мы дружно вскочили с мест и охотно гаркнули вражеское приветствие. Было сделано еще два дубля. Только-только раскочегарились снимать дальше, но тут выяснилось, что Астангов не успел выучить текст речи. Рошаль только попытался выразить ему свое недоумение, как Астангов снова и еще более яростно накинулся на него, и как-то так получилось, что Рошаль кругом виноват и должен его успокаивать.

— Хорошо, хорошо, Миша! — клокотал режиссер. — Говори, что хочешь. Только темпераментно! Как только ты умеешь! Текст речи запишем отдельно. Потом! — а сам уже заискивал перед ним, даже хихикал.

Все это было для меня удивительным и невиданным уроком компромисса, приспособления, бури и игры.

Снова раздалось: «Мотор! Камера!..» Астангов подошел к трибуне, великолепно взошел, вздернул руку в приветствии и в наступившей мертвой тишине громко, с осатанелым пафосом произнес:

— Бу-уря мгло-ою не-бо кроет!.. Вихри... снежные крутя!..

Изнуренный томительным ожиданием зал взорвался дружным гомерическим хохотом...

— Сто-о-оп!! — заорали со всех сторон, и дюжина проклятий обрушилась на наши фашистские головы.

Весь эпизод пришлось повторить сначала, но с первыми словами: «Буря мглою...» — мы уже не в силах были сдержаться, хохотали с нарастающей силой и портили дубль за дублем. Съемка удалась только на четвертый или пятый раз, и то лишь, наверное, потому, что Астангов уже ничего не произносил, а только беззвучно раскрывал и закрывал рот, величественно размахивая руками.