Судя по всему, шла квалифицированная сортировка: на тех, кто еще может сгодиться, и тех, кого в отходы...

Дошла очередь и до меня. Врач стеком отвел половинки брючины и жестом приказал согнуть и разогнуть ногу. Тут он обратил внимание на еще свежий шрам от первого ранения разрывной пулей.

— А это что такое? — спросил он по-немецки, больше обращаясь к самому себе.

— Июль сорок первого, оборона Днестра, — также по-немецки ответил я.

Врач изумленно посмотрел на меня:

— Откуда ты знаешь немецкий язык? Почему такое произношение? — Я ответил, что немецкий изучал в школе. Не стал объяснять, что это была немецкая школа. Врач хотел еще что-то спросить, но в это время лежащий рядом раненый попросил пить.

— Чего он хочет? — поинтересовался врач.

— Он просит пить. Его, так же, как и всех нас, мучает жажда, — сказал я, хотя и не очень надеялся, что мои слова примут во внимание. Но, к удивлению, врач тут же распорядился, и раненым дали напиться.

Утолив жажду, кто-то из них сказал:

— Теперь можно и помирать.

— Да уж скорей бы прикончили. Сил больше нет терпеть, — со стоном отозвался раненый в живот.

— Ничего, ребята, еще повоюем, — подбодрил другой.

— Да гори оно все голубым огнем, — возразил ему кто-то. — Думаешь они с нами возиться будут. Вон могилу-то роют, в ней и нам места хватит.

Яма, действительно, уже достигла размеров, позволявших захоронить в ней не один десяток. На поверхности земли видны были только головы копающих. Эсэсовец с автоматом на груди подгонял их. В руках у него был наш противогаз. Он держал его за конец гофрированного шланга и с размаху бил металлической коробкой по головам и спинам. Раздавались глухие удары, слышались стоны. Кровь заливала лица. Но обреченные вынуждены были безостановочно копать, чтобы избежать новых ударов. Но вот эсэсовец приблизился к самому краю ямы и, уперев приклад автомата в живот, дал короткую очередь... Из ямы раздались крики, но сразу оборвались. Только стоны еще доносились оттуда. Затем к яме, ставшей братской могилой, подошли эсэсовские офицеры. Они вытащили пистолеты и каждый всадил по пуле в тела на дне ямы. Стоны смолкли. Все было кончено.

Санитары слегка присыпали землей тела убитых и стали стаскивать в ту же могилу умерших от ран. Живых пока не тронули. Но не было уверенности, что и мы не окажемся там же. Могила еще не была заполнена. Прозвучала новая команда. Заработали лопаты, и вскоре над братской могилой образовался невысокий холмик, аккуратно выровненный нашими санитарами. Когда закончилась и эта работа, подъехал бронетранспортер, проехался несколько раз по свеженасыпанному холмику и сравнял его с землей.

После этого на бронетранспортер взобрался офицер. Он обратился с речью к пленным, возвестив о том, что война, развязанная комиссарами и евреями, для них уже окончена, и скоро всех распустят по домам. Офицер еще что-то говорил об освобождении всей Европы от коммунизма, но его слова не доходили до моего сознания. Перед глазами стояла только что виденная расправа.

Закончилась речь нацистского оратора. Пленных построили в шеренги по двадцать человек. Образовалась необозримой длины колонна. Раненые оставались на месте. Кто-то сказал:

— Ну все, ребята. Их уведут, а нас прикончат.

Но, видно, и на этот раз нам не суждено было умереть. Тех, кто из-за ранений не мог самостоятельно передвигаться, погрузили на повозки и разместили в хвосте колонны. Конвой подал знак, и вся эта огромная людская масса двинулась в путь по непаханно-му полю, постепенно заполняя собою все неоглядное пространство.

По бокам колонны двигались бронетранспортеры с направленными на пленных пулеметами. Между машинами шагали солдаты с автоматами в руках. В пути пристроили еще несколько колонн. К исходу дня общая длина колонны уже достигала нескольких километров.

Горестно смотрели местные жители на нескончаемый поток пленных. Выкрикивали фамилии в надежде, не отзовется ли кто из близких.

— Сколько же вас, родимые, — раздался женский голос. — Уже второй день мимо нас идете, а конца не видать!

Собравшись с силами, я приподнялся и окинул взглядом нашу колонну. Наша повозка в этот момент как раз въезжала на небольшую возвышенность. То, что я увидел, трудно было себе представить и описать. Извивающаяся лента вытянулась настолько, что не видно было ни начала, ни конца. И голова, и хвост колонны скрывались за горизонтом. Сколько же тут нас было?..

Мысленно прикинул: в обозримом пространстве в обе стороны на длине примерно в 8 километров могло разместиться не менее 4 тысяч шеренг (даже при дистанции между движущимися шеренгами в 2 метра), или 4000 х 20 80 000 человек. Примем это количество пленных за одну условную колонну длиной 8 километров. При минимальной скорости движения 4 километра в час колонна пройдет мимо определенной точки отсчета за 2 часа, а за день (8 часов) может пройти четыре таких колонны, или 4 х 800 000 = 320 000 человек за один только день! Не мог поверить... решил посчитать по-другому.

Предположим, что каждая шеренга успевает пройти условную точку отсчета в среднем за 1,5 секунды, за один час пройдет 2400 шеренг, а за день 2400 * 8 = 19200 шеренг, или 19 200 * 20 = 384 000 пленных только за один день. А если за два дня? Да еще учесть огромное число убитых и тяжело раненных?

Трудно выговорить эту умопомрачительную цифру наших потерь всего в одной операции. Трудно поверить в такое количество погубленных человеческих жизней в результате «неудачи наших войск под Харьковом», как скромно потом назовут эту, вероятно, самую ужасную трагедию Второй мировой войны. Приведенный здесь расчет построен на увиденном собственными глазами и подтвержден жителями, свидетелями этого бесславного зрелища.

По тогдашней сводке Совинформбюро наши потери составили:

5 тысяч убитых и 70 тысяч «пропавших без вести», превратившиеся позднее усилиями целой когорты военных историков и энциклопедистов, более чем через четверть века, в «наши общие потери» под Харьковом весной 1942 года всего в 250 тысяч человек!

Но как тогда объяснить, что именно на этом направлении немецкие войска всего за два последующих месяца совершили многосоткилометровый бросок до Сталинграда на Волге с захватом огромной территории вплоть до Северного Кавказа?.. По данным немецкого командования, потери Красной Армии в Харьковской операции составили более 400 тысяч человек только пленными. Здесь надо принять во внимание, что это произошло не в первые месяцы войны. Уже была победа наших войск под Москвой (потери от которой тоже пора бы посчитать добросовестнее и научнее, — они, победные, будут недалеки от харьковских разгромных). Уже успешно прошли осенние и зимние наступательные частные операции на многих участках фронта. Стал очевидным провал гитлеровского блицкрига. Наметился некоторый перелом в нашу пользу. Скачок вермахта оказался возможным из-за огромного образовавшегося пробела в нашей обороне в результате «неудачи» под Харьковом. Он действительно поставил под угрозу само существование нашего государства. Потерю почти миллионного войска со всем вооружением не так-то просто было восполнить. Только к концу 1942 года удалось заполнить эту гигантскую брешь, остановить продвижение немцев и собрать силы для нового наступления.

Откуда же такая огромная цифра наших Потерь? Ведь если верить опубликованным данным, в харьковском наступлении участвовало всего 640 тысяч наших войск.

Уже тоща, во время нахождения в разведгруппе фронта, мне стало известно, что в этой операции помимо трех основных армий Юго-Западного фронта будут участвовать и другие войсковые соединения, переброшенные с других фронтов или из резерва. Они были включены в состав трех основных армий. Это держалось в строжайшем секрете в целях дезинформации противника (и своего народа, в случае неудачи).

После провала наступления об этих частях нигде не упоминалось. Кроме того, наступление поддерживали части двух соседних фронтов, так же понесших большие потери.