Когда мне возразили в редакции журнала: но ведь это невиданное, неправдоподобное везение, я ответил: да, невиданное. А вы бы хотели, чтобы ему хоть один раз не повезло? Чтобы его хоть раз убили?.. Вам это хочется?.. Все, кому хоть один раз не повезло в схожих ситуациях, мертвы. И не могут рассказать ничего».

В самом очерке не столько события и драматическая пружина, сколько психологический портрет человека в экстремальных условиях.

Автор очерка утверждает: «Борис Витман всегда оставался суверенной личностью в тоталитарном государстве... Ознакомление с его рукописью дает представление о нем, как о человеке глубоко порядочном, искреннем, способном на невероятные поступки молодом двадцатилетием человеке со своеобразным, гибким, аналитическим умом... Он не лжет даже в деталях, потому что дело не в том, чтобы не лгать кому-то. А в том, чтобы не лгать самому себе. Это труднее»...

На мои возражения по поводу незаслуженной, на мой взгляд, героизации моей персоны, авторы очерков обычно заявляли примерно одно и тоже: «Нам виднее!»...

После этих публикаций пошло множество самых разнообразных писем. Все «за» были действительно разные и, видимо, затрагивали авторов лично, под самый корень. Все «против» — удивительно одинаковые, с налетом ненависти и «обличающие»: «Не было!.. Ложь!.. Клевета на действительность!.. Интересно, какой национальности?.. Не еврей ли?..» — вплоть до знакомого и родного, самого простого и распространенного — «Под суд его!.. Ату!»

Пошли письма в КГБ и во всякие другие «инстанции», с требованиями немедленной расправы!

Все это не могло остаться без внимания КГБ... И оно среагировало... Но об этом чуть позже.

Тем временем моей историей заинтересовались в дирекции Музея Отечественной войны на Поклонной. Через Сокола я помог нашему музею установить контакт с документальным архивом австрийского Сопротивления в Вене. Оттуда был получен ряд документов, подтверждающих то, о чем написано в очерках и моей книге. Позже, в год пятидесятилетнего юбилея нашей Победы, в Гвардейском зале музея, на стенде № 46 появилась моя фронтовая фотография и секретная карта вермахта обороны Вены, доставленная через линию фронта в штаб 3-го Украинского фронта незадолго перед началом операции по освобождению столицы Австрии. Фотография действительного героя австрийского Сопротивления, чьи действия сохранили Вену и многие тысячи жизней наших воинов, — Карла Сцоколля появилась на стенде только после моего настоятельного требования.

Еще одно свидетельство из переписки К. Сокола с заместителем директора Центрального музея ВОВ Григорьевым В. А. Вена 15.01.1991:

«Передайте Борису Витману сердечный привет и сообщите, что я посетил Вальпургу Венграф. Она подтвердила участие Бориса вместе с ней в движении Сопротивления. Группа Кралля, к которой они относились, была одной из групп, участвовавших в осуществлении моей акции».

С Соколом у нас поддерживалась переписка. В одном из писем он сообщил, что имел разговор с Европейским издательством[30] на предмет издания моей книги в Австрии и что получено предварительное согласие. Однако издательство хотело бы сначала познакомиться с содержанием книги, получив несколько отрывков, переведенных на немецкий язык, а еще лучше изданный у нас экземпляр книги.

После сигнального экземпляра прошло уже порядочно времени, а выпуск тиража почему-то задерживался. Ссылались на финансовые затруднения. Нечем было заплатить за картон для жесткого переплета. Я согласился на мягкий, но и на него не нашлось. Потом выяснилось: издательству мягко намекнули: деньги у вас будут, но не на издание этой книги, а других... Объяснить толком кто «намекнул», так и не смогли, или не решились...

Опубликовать рукопись удалось только в 1993 году в казанском издательстве «ЭЛКО». Но когда часть тиража (25 тыс. экземпляров) была уже напечатана, у издательства не оказалось денег, чтобы выкупить книги у типографии. Выручили московская контора «Норильск-никель» и фирма «Юлия». Они перечислили издательству нужную сумму, и в Москву в распоряжение этих спонсоров поступило восемь с половиной тысяч книг.

Валерий Кравец

Он стоял перед раскрытой дверью, не спешил переступить порог. Среднего роста, со слегка нагловатым взглядом карих немигающих глаз. На вид лет сорока, не более. Демисезонное пальто, меховая шапка (было начало марта 1991 года). На злоумышленника вроде бы не похож, к тому же — один.

— Борис Владимирович, если не ошибаюсь? .

— Нет, не ошибаетесь. Входите, пожалуйста.

— Не выгоните?..

— Это почему? — не понял я. — Вы, собственно, по какому делу?

— Комолов[31]... Из контрразведки КГБ, — представился он, и протянул удостоверение. В такой прямоте было что-то не совсем обычное... Я не стал смотреть его гебистскую книжицу. Захотелось показать, что не боюсь, а точнее, хотел убедить в этом самого себя. Уже с детства одно упоминание этого ведомства вселяло страх и чувство незащищенности. И не только в меня... О ночных рейдах «черного ворона» и визитах голубых фуражек говорили шепотом, боязливо оглядываясь по сторонам. Замирали в страхе от звука остановившейся у подъезда машины...

Наша семья, как и семьи многих родственников и знакомых, не была исключением... Арест отца, ночной обыск и все дальнейшее, что пришлось пережить, оставили в памяти глубокий шрам на всю жизнь.

Сейчас я старался быть невозмутимым, но уже то, что пришелец был не просто из КГБ, а из контрразведки, не могло не подействовать своеобразным психологическим ударом. Тем более, если принять во внимание прошлое знакомство с контрразведками (фашистской и советской).

После публикаций обо мне в «Московских новостях», «Комсомольской правде», «Военно-историческом журнале» и других изданиях у нас и за рубежом, а также моего выступления по Российскому радио — реакция КГБ была более чем вероятна. Ведь речь шла о делах, скрываемых многие годы, и о причастности к ним силовых структур. Я не сомневался, что рано или поздно «Лубянка» даст о себе знать, и недоумевал, почему они так долго раскачиваются? Интересно, с чем пришел их посланец? Скорее всего, попробует запугать. В арсенале КГБ много способов воздействия. Опробовать их пришлось и в 1945 году в Вене, где впервые столкнулся с ведомством Абакумова — СМЕРШем; и в ссылке на Урале в 1947-м, когда помешал местной партийной мафии; и в Москве, в 1948 году, в Лефортовской тюрьме, когда снова оказался в лапах самого Абакумова, тогда уже министра госбезопасности, не успевшего расправиться со мной в Вене. Позже я узнал, что Абакумов утвердил и постановление о моем аресте.

— Хотелось бы поговорить с вами, — сказал пришелец.

Я предложил ему раздеться и пройти в комнату.

— Я пришел к вам по заданию председателя нашего комитета, товарища Крючкова. Хочу остановить вал, который может обрушиться на вас...

С чего бы это гебисты, столько раз уничтожавшие меня, теперь почему-то надумали кинуться на мою защиту, хотя уже однажды[32], когда мне предложили написать прошение о помиловании для досрочного освобождения из лагеря, я письменно отказался от их «помощи»... Пришелец продолжал:

— Статья в «Комсомольской правде» — «Между жизнью и СМЕРШем оказался советский разведчик» и ваше выступление по Российскому радио вызвали негативное отношение ветеранов войны...

— Скорее ветеранов вашего ведомства, — вставил я.