А вот письмо из Петрозаводска:

«Мой отец Черноситов Иван Михайлович в 1942 г. прислал с фронта последнее письмо. “Очень устал, хочется лечь на дно окопа и уснуть вечным сном...” В углу приписка: “Черный лес, Харьков”. Мама ходила несколько раз в военкомат, ей дали справку, что отец пропал без вести на фронте. Уже война кончилась, нас разыскали две женщины. Они рассказали, что из эшелона с нашими военнопленными крикнули: предайте Тане Черноситовой, что ее муж Иван — жив! Снова мама начала ходить в военкомат, пока комиссар не сказал откровенно: “Что ты все ходишь? Ты знаешь, что таких пленных десять миллионов в лагерях по всей Сибири, без права переписки...” Мама пришла потрясенная и больше в военкомат не ходила. У меня почти нет надежды найти хоть какие вести об отце...» .

Каштанова П. И. из г. Сокола Вологодской обл. спрашивает, куда обратиться за ответом о судьбе брата — Афоничева Николая Ивановича, пропавшего без вести под Харьковом в 1942 году. Она пишет: «...много раз писала по всем адресам, какие сумела достать, но успеха нет. Годы уходят, а следов найти не можем».

Подобных писем из разных городов страны пришло очень много. Ведь действительное, до сих пор скрываемое число погибших в харьковской «мясорубке» превышает в несколько раз официальную цифру.

Наши общие потери в этой операции, включая пленных, пропавших без вести, убитых и раненых, с учетом моей корректировки, составили, как уже упоминалось, почти миллион человек[33].

Мои многолетние поиски оставшихся в живых после этой трагедии были безрезультатны. Только в 1991 году, после выступления по Российскому радио, отозвались трое случайно уцелевших. В том числе наводчик орудия, инвалид войны Лученко Василий Ефимович из города Сочи. Его письмо о тех событиях, о жестокой правде войны провожу почти полностью:

«Пришлось припомнить о том страшном, которое нам, горемыкам, пришлось пережить и перестрадать. В мае 1942 года в составе 399-ю гаубичного артполка я был направлен на фронт. Наш эшелон прибыл на станцию Изюм. От командиров было известно, что наши войска прорвали фронт немцев и нам предстоит вклиниться в прорыв с последующим окружением группировки немецких войск, уничтожением их и взятием города Харькова. Несколько дней мы понемногу наступали, а затем начали обороняться — немец начал бить наших. Появился слух, что мы окружены. Через несколько дней непрерывных боев часть батарейцев вышла из строя, часть в ночное время сдались в плен. Осталось нас на 3 орудия и 3 тягача человек 10—12, не больше. Политрук наш сбежал, но через два дня возвратился, грязный и страшно голодный, без знаков, то есть без кубарей, и петлиц, видимо, хотел сдаться в плен, но побоялся. Вскоре поступила откуда-то команда собраться всем с техникой в определенном месте. Собралось много войск: пехота, артиллерия, кавалеристы. Вскоре присоединились танки. Ночью тронулись в путь. Впереди танки. Какое-то время мы двигались без выстрелов, не встречая сопротивления. Но, когда вышли на возвышенную часть дороги, вдруг спереди немцы открыли огонь по танкам, несколько из них было подбито. После этого огонь был перенесен по всей дороге. Началась паника. Бросив все, оставшиеся в живых бросились, кто куда. Так мы драпали всю оставшуюся ночь. Наутро стали собираться в одно место. Нас оказалось около 600 человек.

В большинстве люди были без оружия. Над нами объявился командир — полковник (4 «шпалы» в петлицах). Под его командованием мы двинулись на прорыв. Нас стали окружать немцы. От них показались трое с белыми флажками. Парламентеры потребовали, чтобы мы сдались, иначе, мол, всем нам капут, но полковник, посоветовавшись с нами, ответил категорическим отказом. Когда парламентеры стали уходить, полковник крикнул: «Кто желает стрельнуть в них из моего парабеллума?» Никто не откликнулся. Тогда к полковнику подошла девушка-фельдшер и сказала «Я хочу выстрелить!» Из его оружия она выстрелила сначала і одного — в спину, а затем нацелилась в другого. Они оба обернулись и двинулись к нам, что-то крича. Девица несколькими выстрелами убила и остальных. Я был потрясен всем виденным, та* как видел такое впервые в жизни. Да и не только я. После такой расправы над парламентерами нас окружили плотным кольцом и загнали в глубь небольшого леска. По громкоговорителю стали предлагать нам сдаться. Мы не выходили. Тогда немец из минометов стал обстреливать наши окраины. Иногда мины попадали в наших. Полковник собрал нас в лощинке, построил, сказал ободряющие слова и приказал всем любыми способами под покровом ночи выходить из леса к своим. Вместе с лейтенантом мы трижды пытались выползти из леса и удрать, но безуспешно. На четвертый раз перед рассветом нам все же удалось покинуть незамеченными лес и пробраться к реке Северный Донец. Миновали две линии обороны, а на третьей нам пришлось туго. В результате я был ранен в голову и грудь осколками гранаты, а затем, когда удирал к реке, две пули нагнали — угодили в ногу, хватило сил добраться до воды, снять сапоги и достичь вплавь берега. Старшина хозпод-разделения, подобравший меня, рассказывал потом, что он ехал на бричке с продуктами и на берегу в воде увидел меня, лежащего без движения, окровавленного, положил на повозку. Подъехав к медпункту он просил взять раненого, но медсестра отказалась, сказала, что он, мол, не нашей части. Тогда старшина пригрозил и сказал, что этот солдат наш, советский, выбрался из окружения. Короче, меня взяли, оказали помощь и отправили в госпиталь.

Что касается численности наших войск, потерь и пленных — сказать точно не могу. Техника вся осталась у немца. Полковник-танкист говорил, что от армии, когда нас немцы загнали в лес, и оттуда мы пытались выйти, осталось около 600 человек. Номер нашей несчастной армии я сказать точно затрудняюсь, но помню, что там были 6-я, 9-я и 37-я армии... Между прочим, я никогда не встречал фронтовиков, имевший «счастье» быть в 1942-м на Изюм-Барвенковском направлении... Прошу извинить меня, если отразил мало фактов.

С искренним уважением В. Е. Лученко».

Такое рассказать мог только человек действительно все это переживший. Такое обычно не публикуют. Предпочитают подкрашенные героические сюжеты. В повествованиях, художественных кинолентах, по радио и телевидению, чтобы разжечь еще большую ненависть к немцам, красочно изображали эпизоды расправы над нашими парламентерами...

Как же низко нужно пасть, чтобы убивать безоружных парламентеров, идущих с белым флагом, пытаясь остановить кровопролитие. Еще омерзительнее, когда офицер, полковник, предлагает: «Кто хочет?»...

Мы охотно верим любым гнусностям, совершаемым не нами, а когда это делаем мы?.. Да еще женщина!.. Сестра милосердия!!! И разве не под стать этой «милосердной убийце», такая же «сестра милосердия», не пожелавшая оказать помощь истекающему кровью бойцу?.. (Он, видите ли, не из их части!)...

Огромная армия политработников агитаторов и пропагандистов, печать, кино, радио, телевидение изо дня в день вдалбливали в наши головы, что мы являемся носителями самых передовых марксистско-ленинских, сталинских идей. Что именно мы призваны вразу-мить весь остальной «несмышленый» мир и направить всех по единственно правильному пути всепобеждающего коммунизма!

Мы стали считать себя умнее и лучше других. Мы бездумно верили в пропагандистскую ложь, льстившую нашему самолюбию, и в ответ прославляли партию и ее «гениальных» руководителей. Мы врали самим себе так истово, что разучились отличать правду от лжи. Может быть, в этом основная наша беда, и мы не выберемся из тупика, пока трезво не оценим самих себя? Пока не поймем, что мы, бывшие советские, далеко не самые лучшие и не самые гуманные. Нам нужно приложить большие усилия, чтобы быть не хуже других. Именно быть, а не голословно заявлять об этом с малых и больших трибун. Этим заявлениям, как ни горько это признать, уже давно не верят...

Надо, чтобы среди нас было больше таких честных, глубоко порядочных, искренних людей, как автор письма, ветеран войны Василий Ефимович Лученко, своей кровью доказавший преданность Родине, человек для которого истина дороже всего.