— Постой, я сам, — остановил его Саша, продолжая читать. — «Но для достижения своего полного освобождения ему приходится прежде всего разрушить окончательно эту буржуазную цивилизацию, и только на развалинах ее, из недр освобожденного народа, из среды рабочей коллективности родятся принципы реорганизации этого мира».

Раздался свисток городового. Волков схватил Сашу за руку:

— Мчимся!

Друзья перебежали улицу, нырнули в ворота сада Карамзина и спрятались за «бабой» (так называли гимназисты памятник Карамзину). Они видели, как городовой и еще какой-то суетливый, плюгавый человечишка в черном котелке осторожно, точно то была бомба, принялись отдирать прокламацию, покрикивая на зевак:

— Господа, проходите!

Во время перемены Саша и Волков подошли к забору, но там остались только четыре клочка бумаги — оторванные уголки.

— Чисто сработали! — сказал Волков и весело рассмеялся. — Представляю, какой сейчас там переполох! По всему городу теперь, наверное, ищут бомбы. Ах, жаль, что нельзя было прибрать эту листовку и дать другим почитать. Чертовски здорово там все сказано! Именно так надо; все разнести в прах! Все взорвать! А потом уже строить свое.

— Кто это мог писать?

— Есть люди, — несколько загадочно ответил Волков. — Кстати, я тебя могу познакомить кое с кем при случае. И книг достать.

— Где?

— Ладно, так и быть, скажу. Ты ведь не из тех, кто любит болтать. Мы с Аверьяновым начали собирать библиотеку. Нам удалось уже достать много интересных книг. Чтобы фараоны нас не накрыли, мы решили держать их не в одном месте, а у одного, другого, третьего…

— А что вы мне можете дать? — с загоревшимися глазами допытывался Саша, которому страшно хотелось прочитать многие из тех книг, о которых он только слышал. — Статья о Дюринге у вас, например, есть?

— Есть.

— Слушай, Волков, будь другом: дай хоть на одну ночь. Я, право, не останусь у тебя в долгу.

— Будет сделано! — ответил Волков своей любимой фразой.

— Когда?

— Может, даже сегодня.

— Чудесно! Я буду ждать тебя. Или, может, к тебе зайти?

— Нет. Я принесу.

Волков сдержал слово: вечером он появился с журналом. Сунув его Саше под матрац, посоветовал:

— Там и храни. — Весело рассмеялся, продолжал: — Один мне вернул книгу, а она вся в саже. В печной трубе лежала. Да, ты слышал, какой переполох наделала та прокламация? В гимназии какие-то субъекты шныряли, в пансионе наши фараоны все вверх тормашками перевернули. Хорошо, что я сообразил и ребята почистились, а то хапнули бы несколько наших ценных книг. Кстати, ты не будешь против, если мы тебе на это время принесем кое-что?

— Зачем спрашиваешь? — обиделся Саша. — Немедленно неси!

— Да мы, признаться, — улыбнулся Волков, — уже притащили их.

— Где же они?

— В сад бросили, под кусты акации. А возле забора Аверьянов дежурит.

— Что же ты молчишь? Пошли! Я их в кухне, в своей химической лаборатории, спрячу. Туда без меня никто не заходит.

Друзья пошли аллейкой сада к калитке, выводившей на Покровскую улицу. Саша заглянул в беседку, нет ли там кого-нибудь из малышей, Волков тихо свистнул. На его свист тотчас же откликнулся Аверьянов. Саша хотел отпереть калитку — она всегда была на замке, — но Аверьянов остановил его:

— Я и так перемахну.

Сложив за печкой книги и замаскировав их штативами с пробирками, Саша пошел проводить друзей.

— Агент видел, — говорил Аверьянов, — гимназистов возле прокламации, и, наверное, думают, что это дело наших рук. Так что нам нужно ухо востро держать.

Вернувшись домой, Саша закрылся в кухоньке и принялся смотреть книги, принесенные ребятами. Тут были: «Прогресс в мире живом и растительном», «Происхождение видов», «Рикардо и Маркс», «Кому принадлежит будущее», «Теория и практика прогресса». У него глаза разбежались при виде такого богатства. Он перелистал все книги, любовно сложил их на место и начал читать в журнале «Слово» статью о Дюринге.

Аверьянов не ошибся: после утренней молитвы директор собрал всех в актовом зале и принялся читать мораль. Говорил он долго, нудно, повторяя на разные лады одно и то же:

— Вы должны выказывать беспрекословное повиновение начальству, благопристойность. Вы должны следить за поведением своих товарищей и, когда надо, поправлять их, удерживать от неблаговидных поступков и деяний. Ваша святая обязанность исполнять требования религии и церкви, а также благочестивые обычаи.

Законоучитель протоиерей Петр Юстинов согласно закивал широкой бородой: так, мол, так.

— Ваш долг любить свое отечество, боготоворить священную особу государя-императора и все его августейшее семейство!

— Ну, завел… — шепнул Саше Аверьянов, с трудом удерживая зевок. — «Должны, обязаны» — подохнуть можно.

— Вы должны уважать чужую собственность, — продолжал вещать Керенский, — оберегать ее от всяческих посягательств. Наша гимназия гордится тем, что ни один ее воспитанник не был замешан в преступных политических делах, кои ныне все чаще и чаще возмущают общественный порядок. Вчера вблизи гимназии был обнаружен приклеенный на заборе листок с крамольным содержанием. Некоторые из наших учащихся видели его, однако никто не поднял тревоги, не сообщил мне. Более того, все стремились, не понимая, чем это грозит, прочесть листок. Позорное это, преступное любопытство! Я строго предупреждаю: все, кто будет в чем-либо подобном замечен, понесут самое суровое наказание…

После Керенского так же долго и нудно увещевал гимназистов протоиерей Юстинов, грозя обрушить на их головы небесные кары. Затем принялся честить инспектор Христофоров. Сочли своим долгом высказаться и те учителя, которые больше всего на свете боялись, чтобы их не занесли в списки неблагонадежных. Но то было только начало антикрамольной кампании. С этого дня среди урока то и дело открывалась дверь, и в ней показывалась красная усатая рожа помощника классного наставника:

— Волкова к директору! Ульянова к инспектору! Умова к классному наставнику!

Но как гимназистов ни таскали, ничего от них начальству узнать не удалось.

Летом 1882 года Илья Николаевич принялся ремонтировать дом. Вся семья сгрудилась в маленьком флигельке. Саша в это время самостоятельно проходил курс химии по Менделееву. Прекращать занятия ему не хотелось, и он стал просить отца, чтобы тот выделил ему маленькую кухоньку для своей лаборатории. Илья Николаевич, относясь с большим уважением к увлечению сына, разрешил ему занять кухню. Саша с таким жаром взялся за работу, что отец и мать начали опасаться за его здоровье. Мать посылала то Аню, то Володю, то Олю за Сашей. Но, несмотря на всю деликатность и решительное неумение отказывать в просьбах другим, вытянуть Сашу из его кельи было не так-то легко. И часто бывало: посланец, увлеченный опытами Саши, застревал в лаборатории.

Василий Андреевич Калашников, в свое время готовивший Сашу в гимназию, несколько лет не был в Симбирске. И как только судьба занесла его туда, он в первую очередь пошел навестить Ульяновых. Поговорив с Ильей Николаевичем, расспросив Аню, как у нее идет учеба, где она думает продолжать образование, он похвалил ее, что она готовится стать народной учительницей, и спросил:

— А где же Саша? Уехал в Кокушкино?

— Нет, здесь. Колдует в пустой кухне, — тоном шутки сказал Илья Николаевич. — Пойдемте, я вас провожу к нему.

У флигеля Илья Николаевич потянул носом воздух.

— Слышите? Целыми днями дышит этими газами. Я, знаете ли, не на шутку начинаю беспокоиться о его здоровье. А с другой стороны, как запретить то, к чему лежит душа? Саша, можно к тебе? — постучав в дверь, спросил Илья Николаевич.

— Пожалуйста, — послышался ломающийся басок.

Саша стоял посреди комнаты и рассматривал на

свет дымящуюся пробирку. На печке помигивало синее пламя спиртовки, на подставке стояла колба с бурлящей в ней синей жидкостью. Маленькая кровать, полки из свежевыструганных досок, уставленные книгами, столик с ретортами, колбами и пакетиками с препаратами — вот и вся обстановка.