Талантливый археолог Ф. Петри сделал все возможное, чтобы сохранить значительную часть расписного пола в самом дворце. Там, где некогда стояли колонны, осталось много гладких квадратов. На них он установил низкие опоры для дощатого помоста с перилами. Таким образом, можно было ходить и рассматривать пол, не наступая на него. Все это он сделал сам, опасаясь, что местные рабочие станут передвигать доски по хрупкой поверхности и оцарапают нежную краску.

Ф. Петри покрыл пол тонким прозрачным слоем тапиоки. Он наносил ее одним пальцем, так как оказалось, что даже мягкая кисть портила непрочную, легко стирающуюся краску. Эта кропотливая работа требовала большого терпения. К сожалению, прекрасное произведение искусства впоследствии было разрушено. Сейчас сохранились лишь зарисовки и цветные репродукции этой уникальной находки, выполненные и опубликованные самим Ф. Петри, а также незначительная часть оригинала, которую ему удалось переправить в Британский музей.

Итак, экспедиции медленно продвигались с юга на север с перерывами между короткими археологическими сезонами.

Последняя экспедиция закончила работу в Северном предместье, отделенном от центральной части города широкими, но неглубокими вади[20]. Этот район в основном был уже раскопан, но незначительный участок его все еще оставался погребенным под песками трехтысячелетней давности. Выйдя из дома, мы направили именно туда.

Волнение снова охватило меня. Наконец-то мы были близки к цели. В суматохе последних дней бухгалтерские книги казались мне куда более важными, чем Эхнатон, блокноты — чем Нефертити, а новая пишущая машинка временно вытеснила в моей душе Новое Царство. Теперь же я вновь отчетливо осознала истинное значение нашей экспедиции.

Пробираясь через зыбкие беспорядочные груды песка с торчащими кирпичами, мы прошли немного вперед, чтобы осмотреть часть предместья, раскопанную в прошлом сезоне. Песок уже снова успел засыпать комнаты и коридоры домов, забиться в щели стен, возвышающихся над землей лишь на несколько футов. Мы ходили по коридорам из комнаты в комнату, по аллея между домами, слушая объяснения Джона, который показывал нам наиболее интересное. Это напоминало экскурсию по строительному участку, где кладка стен только началась, но планировка была уже ясна.

Параллельно большой трассе, проложенной вдоль реки, тянулись две меньшие. Они соединялись между собой дорогами, идущими с востока на запад, и город оказывался разделенным на прямоугольники почти правильной формы.

Большие и хорошо спланированные дома располагались у самых дорог, дома поменьше раскинулись за ними, но тоже близко к дороге, а в центре квадратов беспорядочно ютились хибарки и трущобы с крохотными проходами и кривыми улочками.

Сейчас очень трудно было разобраться в этом лабиринте низких серо-коричневых стен. Мне не оставалось ничего другого, как внимательно изучить планировку города по чертежам. Сделать это оказалось довольно легко. Вся обследованная и измеренная местность была разделена на квадраты с буквами и цифрами.

Каждая сторона квадрата соответствовала двумстам метрам. Буквами алфавита отмечались квадраты, протянувшиеся с запада на восток, а цифрами — с севера юг. Кроме того, каждый раскопанный дом имел серийный номер. Одни дома не представляли почти никакого интереса, и их номера забывались легко и быстро Другие же были настолько интересны своей планировкой или другими присущими только им особенностями, что их номера приобретали особый смысл и очарование. Каким волнующим и знакомым даже теперь, спустя много лет, кажется мне символ Т.36.68 — ведь там была обнаружена очень любопытная находка. Но об этом потом.

Между прочим, наш дом, расположенный чуть восточнее и значительно севернее Северного предместья, получил официальный серийный номер И. 25. II.

День близился к концу. Мы повернули к дому. Все успели немного загореть под благословенным солнцем Амарны. Здесь нас не мучил, как в Каире, его нестерпимый блеск, — лучи солнца тонули в зелени всходов и буром песке, обогревая и очищая землю, Джон показал нам места, где должны начаться раскопки.

Добравшись до дома, мы увидели, что двор заполнен ящиками, принесенными мальчишками с фелюги. Консервы, медикаменты, фотоаппараты, канцелярские принадлежности, картонные коробки для хранения находок, новая пишущая машинка — чего тут только не было! После чая мы распаковали ящики и, вынув вещи, рассортировали их. Все оказалось в порядке, недоставало только части затвора фотообъектива. Фотоаппарат был, видимо, разобран каким-нибудь ретивым таможенным чиновником, который охотился за гашишем. Для нас это была большая потеря.

Все вещи, необходимые для работы, я отнесла в канцелярию, намереваясь утром распаковать их и разложить по местам. Этот первый день в Амарне был, пожалуй, самым длинным рабочим днем в моей жизни, если, конечно, хождение по лабиринту засыпанных песками руин считать работой.

Утомленные, но бодро настроенные, мы уселись ужинать. После ужина Джон обратился ко мне. В его тоне сквозило извинение: «Не смогли бы вы написать для меня несколько писем?» Мне не оставалось ничего другого, как ответить: «Да, конечно», — и, вернувшись в канцелярию, я принялась развязывать веревку на коробке с пишущей машинкой и вскрывать пакеты, чтобы найти писчую и копировальную бумагу, блокноты для стенографических записей и вечную ручку. Прикрыв дверь, я пристроилась за столом, одна ножка которого была короче остальных. Мне стало жаль себя и очень хотелось спать.

Было около десяти часов вечера, когда я, наконец, отнесла письма на подпись Джону. Одно было адресовано в таможню Александрии; в другом мы просили начальника полиции выделить конвой для охраны находок; третье предназначалось для фотофирмы в Каире, которая должна была печатать снимки, и в последнем мы сообщали Обществу о прибытии на место. Джон молча перечитал их и, подписав, передал мальчику с фелюги, который поджидал за дверью канцелярии. Засунув конверты в висевшую через плечо сумку, мальчик улыбнулся и, поклонившись, быстро побежал к реке.

И тут Джон сказал то, что я так страстно хотела от него услышать: «Хорошо, что у меня есть секретарь, которому можно доверить подобные дела. Это намного облегчит и ускорит нашу работу».

Может быть, эти слова вырвались у него непроизвольно, а может быть, в этом была и доля расчета — умный руководитель хотел заслужить расположение самого скромного члена экспедиции. Но, так или иначе, с этого момента я решила беспрекословно выполнять любую порученную мне работу, какой бы скучной и утомительной она ни была.

— Завтра, наконец, мы приступим к настоящему делу, — бодро сказал Джон, пожелав всем доброй ночи. — Разве это не замечательно?

Утро. Снова солнце и тишина. Я выглянула из окна канцелярии: внизу, над Северным предместьем висело облако желтой пыли. Раскопки начались.

Мы с Гильдой решили отправиться к месту раскопок позднее. Я разобрала и разложила по местам все папки и канцелярские принадлежности и даже подсунула под ножку стола деревянную планку. Затем мы занялись шкафом с медикаментами. Мне казалось, что медикаментов было слишком много для шести молодых здоровых духом и телом людей, и я осторожно спросила об этом Гильду. Она ответила:

— Обычно лишь несколько человек обращаются за медицинской помощью, но иногда заболевают все сразу, приходят даже целыми семьями, тогда и наступает горячая пора. Мы, конечно, обязаны лечить только наших рабочих, но, право же, невозможно отказать остальным.

Гильда ушла, ей нужно было поговорить с поваром, а я продолжала расставлять по полочкам пузырьки с борной кислотой и раскладывать пакетики ваты.

Наконец, мы направились к месту раскопок. Гильда была именно такой, какой должна быть жена археолога. Она имела большой опыт полевых работ, прочитала много литературы по археологии и, став женой Джона, особенно увлеклась археологией Крита и Египта.