Лень мне немецкий язык учить. Выпад, штыком прямо в живот. Угодил в позвоночник, застрял штык. Ногой в грудь упираюсь, не могу вытащить, руки ходуном ходят, пот глаза заливает. Отстегиваю штык, прощай.

— Минометы развернуть! Беглый огонь по готовности!

Мин еще по два ящика, надо все перекидать. Только гаубицы начинают бить прямо по нам, а наша любовь — это пушки, ведь пушки верны в боях. Не вздумайте лезть в заварушки, не то разнесут в пух и прах. Тащите вождя, и сдавайтесь все вместе — и трус, и смельчак. Хоть под землю засядь — там тебе и лежать, не спасешься от пушек никак.

Интересно, вождь Сталин эти стишки читал? Хотя он писатель, не читатель.

— Отходим, минометы к подрыву, — говорю устало.

Все зря. Неудачный день, и не только у нас.

8-я армия, топтавшаяся на месте, получила приказ организовать к 5 октября наступление силами 10-й и 11-й стрелковых дивизий и отдельного танкового батальона с целью уничтожить противника в районе Троицк, Петергоф. В ночь перед наступлением в Новом Петергофе был высажен отряд в составе 498 бойцов во главе с полковником А.Т. Ворожиловым и комиссаром А.В. Петрухиным, сформированный из корабельных комендоров, электриков, минеров линейных кораблей, инструкторов школ учебного отряда, курсантов военно-морского политического училища. Десант должен был рассечь петергофский клин противника, облегчив соединение войск 8-й и 42-й армий. Одновременно высаживались десанты, сформированные из подразделений 20-й дивизии НКВД, тоже неудачные, поскольку наступление 8-й и 42-й армий провалилось, едва начавшись, ввиду значительных потерь в личном составе. В последнем случае командование ЛенВМБ все-таки попыталось «выдумать операцию» и подало заявку на авиационное обеспечение высадки. Однако штаб ВВС Балтфлота заявку не принял. Полегли все полностью, жаль ребят. Полностью погиб и 124й танковый полк под командованием майора Лукашика. Попали танкисты в артиллерийскую засаду — не увернулись. Уцелело всего три человека.

Еще один день на войне.

Отошли мы к пепелищу Ивановки. Вся деревня выгорела, спрятались от дождика в зерносушилке. Вся бригада легко влезла под крышу — все снайпера целы, пограничников от взвода осталось на отделение, девять человек, и сорок два бойца, человек тридцать морпехи, остальные — ополченцы. Довоевались.

Гаубицы здание ремонтного цеха первыми залпами снесли, раненых у нас нет — все под завалами остались. Прощайте.

— Товарищ старший лейтенант, — говорю вполне серьезно, обращаясь к бывшему командиру батальона ополченцев, затем к командиру хозяйственной роты, недавнему командиру взвода, — поздравляю, вы комбриг.

Некому больше бригадой командовать, один он из штатных командиров остался. Растут же люди, даже завидно.

— Давайте отметим, — предлагаю, один черт, от нас уже ничего не зависит.

И в это время нашего посыльного из штаба армии привезли под конвоем особого отдела — разбираться, кому тут помощь нужна.

Наши снайпера на них посмотрели, без всяких приказов привычно цели распределили.

Снегирев сам встал, без просьбы.

— Майор НКВД, командир заградительного отряда, — он им представился. — Спасибо за сопровождение, можете быть свободны.

Попросили сотрудники особого отдела документы предъявить, посмотрели, сникли.

— Эй, — говорю, — тут недалеко, в политотделе дивизии, кинооператор и журналисты гостят. Берите их в компанию, и идите на станцию. Отличный сюжет получится — работники особого отдела осматривают поле боя в поисках штабных документов врага. Может быть, и на самом деле пару карт найдете.

Повеселели работнички, отстали от нашего посыльного, поехали в штаб, за славой.

— А если там уже немцы? — кто-то из наивных морпехов спрашивает.

— Значит, влетят в засаду, — отвечаю. — Мне их не жалко, родине не нужны неудачники.

Все замолчали. Тема удачи на войне всегда интерес вызывает, а тут тишина.

— Товарищ капитан НКВД, разрешите обратиться, — это комбриг смелости набрался.

Вспомнил я, как его зовут.

— Вы, — говорю, — Иван Кузьмич, сейчас комбриг. Это должность полковничья, а то и генеральская. Есть предложение, давайте вне строя обходиться без званий и на «ты». Олег, — и протягиваю ему руку. — И спрашивай, о чем хочешь, если тайна — не отвечу, а врать не буду.

— Иван, — он отвечает, и тоже руку тянет.

— Спрашивай, Ваня.

— А правда, что есть у вас талисманы счастья? — и замер.

— Правда, Иван, — достаю из кармана знаменитую пуговицу от Астахова. — Держи, — и кладу ее на мозолистую ладонь. — Отдаю от чистого сердца, без сожаления и тайных помыслов, не ища выгоды и корысти. Все — она твоя.

Снайпера и пограничники свои пуговицы достали.

— А мне жалко, — один говорит.

— Не отдавай, сам без талисмана останешься, и человеку не поможешь. Только нам ведь всего до цитадели дойти, там Астахов для нас пуговиц не пожалеет.

Не отдал. Ну и ладно.

— Всем, кому сейчас не хватило, мы пошлем. Только вы это время на рожон не лезьте, — говорю, чтобы обделенные талисманами бойцы не расстраивались.

В это время набежала толпа гостей — особый отдел, командиры из дивизии, чужой важный комиссар, наш бригадный политрук, вошь лобковая, оператор, его охрана, журналисты. Они на самом деле до станции доехали, сняли сюжет на десять минут.

— Послушайте, — говорит самый дотошный журналист, здесь где-то должна быть деревня Ивановка, на карте она есть, но ее нет. Где же она?

— Видишь, печи стоят в поле? Вот она — деревня-призрак.

— Так мы ее взяли? — радуется журналист. — Освободили?

— А то. Вот и героический комбриг, который по пути на станцию освободил важный стратегический узел — деревню Ивановку. Узнав об этом, генерал армии Жуков облегченно вздохнул, войска фронта перешли в контрнаступление, и, оставив фронт на попечение своих приятелей, генералов Федюнинского и Хозина, сам убыл в Москву. Лично будет докладывать товарищу Сталину о взятии Ивановки. После этого товарищ Сталин доверит ему взятие райцентра Сычевки, — говорю радостному журналисту. — Или не доверит. Но кто же тогда будет райцентр освобождать, если не Жуков?

Комбриг и мы фотокорреспондентам не понравились, грязные, глаза красные, одеты в ватники драные — не комильфо. Они нащелкали кучу снимков командиров и сотрудников особого отдела. Те действительно пару офицерских планшетов нашли с картами, крутят, словно мартышка очки давеча. Я через плечо глянул, выдрал карту из рук, иду к Снегиреву. Все разом встали. Бригада будет драться. Не взирая.

— Отдыхайте! Снегирев, видишь тактические знаки? Немцы снимают отсюда батареи и отправляют их на Волхов. Видишь дату — 12 октября. Эй, добры молодцы, прокалывайте дырки в парадных кителях, вы добыли важную информацию. Поздравляю.

Давно с ними никто дружелюбно не говорил, были бы они собачками — завиляли бы хвостами от счастья, а так — взяли нас фотографироваться на фоне разбитого немецкого орудия. Типа — снизошли с высот к простым фронтовикам. Я еще сажей мазнул по лицу — иди меня узнай потом по снимку. Закончили фотосессию, пошли отмечать.

Журналисты печеную картошку ели с аппетитом. Про запас наедались, у нас нормы выдачи не было. Мы им и сала отрезали, грамм по триста.

— Откуда такое богатство? — один спрашивает. — Нормы ведь опять снизили?

— Получено продуктов на всю бригаду, а сам видишь, осталась всего рота.

Понял он причины изобилия, вспомнил станцию, заваленную телами погибших, передернул плечами. Когда продукты выданы на две тысячи, то семидесяти их точно хватит. Можно даже и гостей угостить.

На фронте после смены командующего установилось временное затишье. Снайпера и остатки сводного взвода прописались в медсанбате, их там, вероятно, зеленкой мазали с головы до ног. Морская пехота дружила с дивизионными связистками, вызывая дружную ненависть службы тыла, всех полковых штабов и политотделов. Ивану Кузьмичу присвоили внеочередное звание — майор. Всех ополченцев внесли в общие списки и стали они заправскими моряками, только в клешах путались, и бескозырки надевали, словно фуражки, без всякого форса.